Онъ видлъ въ себ два главные недостатка, которые, по его понятію, лишали его права думать о ней. Первое – это было то, что онъ не имлъ никакой опредленной дятельности и положенія въ свт, тогда какъ его товарищи теперь, когда ему было 30[459]
лтъ, были уже который Полковникъ и флигель-адъютантъ, который профессоръ, который почтенный предводитель, Директоръ банка и желзныхъ дорогъ; онъ же (онъ зналъ очень хорошо, какимъ онъ долженъ былъ казаться для другихъ) – онъ начиналъ разныя дятельности: былъ въ министерств посл выхода изъ Университета, былъ Мировымъ Посредникомъ – поссорился, былъ Предсдателемъ Управы, былъ Мировымъ Судьей, написалъ книгу о политической экономіи, носилъ русскую поддевку и былъ славянофиломъ. И все это для него, въ его жизни бывшее столь законнымъ и послдовательнымъ, для посторонняго зрителя должно было представляться безтолковщиной безпокойнаго и бездарнаго малаго, изъ котораго въ 32 года ничего не вышло. Другой же недостатокъ, самый главный, который онъ зналъ за собой, состоялъ въ томъ, что онъ никогда не объяснялся ни въ какой любви женщин – считалъ себя столь некрасивымъ, что ни одна женщина, тмъ боле столь красивая, какъ Кити, не могла любить его. Его отношенія[460] прежнія дружескія съ Кити вслдствіи дружбы съ ея братомъ казались ему еще новой преградой въ возможности любви. Некрасиваго, добраго,[461] умнаго человка, какимъ онъ себя считалъ, онъ полагалъ, что можно любить какъ пріятеля, но чтобы любить той любовью, которою онъ любилъ красавицу Кити, нужно было быть красавцемъ, а онъ былъ дуренъ.Слыхалъ онъ, что женщины любятъ часто некрасивыхъ людей, но не врилъ этому. Онъ могъ любить только красивыхъ. Въ послднее время, въ бытность свою у знаменитаго умнаго брата, къ которому онъ здилъ совтоваться о своихъ непріятностяхъ, онъ ршилъ сказать ему о своей любви къ Кити и, къ удивленью своему, услыхалъ отъ брата, которому онъ врилъ во всемъ, мнніе, обрадовавшее и удивившее его. Братъ сказалъ ему: «если ты хочешь жениться, что я одобряю, то Щербацкіе отдадутъ за тебя дочь обими руками и отслужатъ молебенъ, а если она не дура, а она славная двушка, пойдетъ съ радостью».
Константинъ Левинъ врилъ во всемъ брату и, какъ ни противно это было его внутреннему убжденію, заставилъ себя поврить настолько, чтобы похать въ Москву и сдлать если не предложеніе, то попытку возможности предложенія.
Въ 4 часа, чувствуя свое бьющееся сердце, онъ слзъ съ извощика у Зоологическаго Сада и съ толпой входившихъ пошелъ дорожкой къ горамъ и катку, на которомъ она была наврное, потому что онъ видлъ ихъ карету у подъзда.
* № 12 (рук. № 103).
Онъ, кончившій прекрасно курсъ, исполненный и физической и нравственной силы и энергіи человкъ, чувствовалъ, что онъ какъ бы даромъ хлбъ стъ, не избравъ никакой общественной дятельности, и сознаніе того, что въ немъ чего то недостаетъ, тяготило его. Но онъ только на дняхъ бросилъ избранную имъ по совту брата Сергя Дмитрича земскую дятельность и, несмотря на все уныніе, которое онъ испытывалъ теперь, оставшись безъ общественной дятельности, онъ не могъ не бросить ее такъ, какъ не можетъ не бросить человкъ ассигнацію, которая по его опыту оказалась фальшивой. Были въ немъ какія то другія требованья, для которыхъ онъ жертвовалъ дятельностью.
Точно также бросилъ онъ службу въ министерств по окончаніи курса, точно также онъ бросилъ два года тому назадъ мировое посредничество и судейство. Былъ онъ и славянофиломъ, тоже въ род должности, былъ свтскимъ человкомъ, но бросилъ и это. И все это для него, въ его жизни бывшее столь законнымъ и послдовательнымъ, для посторонняго зрителя должно было представляться безтолковщиной безпокойнаго и бездарнаго малаго, изъ котораго въ 32 года ничего не вышло. И онъ чувствовалъ это, и, несмотря на то, что вс его опыты и исканія были искренни, онъ чувствовалъ, что нетолько онъ долженъ казаться, но что дйствительно онъ и есть безтолковый, бездарный малый. Особенно живо онъ чувствовалъ это, когда онъ бывалъ въ город и сходился съ людьми, занятыми опредленной дятельностью, и видлъ всю эту кипящую со всхъ сторонъ опредленную, всми признанную и всми уважаемую общественную дятельность. Только онъ одинъ былъ безъ мста и безъ дла. Такъ онъ думалъ о себ въ город. Въ деревн же онъ успокоивался. Въ деревн всегда было дло, и дло, которое онъ любиль, и конца не было длъ, и дло было такое, что еще вдвое боле, все таки не достигнешь того, что желательно. Но деревенское дло было глупое дло бездарнаго человка, онъ чувствовалъ это.
* № 13 (рук. № 12).
Въ гостиную, волоча ногами по ковру, вошла высокая фигура Князя.
– А, Константинъ Дмитричъ, Давно ли? – заговорилъ онъ съ притворствомъ радушія и, подойдя, обнялъ и подставилъ щеку, которая такъ и осталась, потому что Левинъ довольно неучтиво отстранил[ся] и пожалъ руку.
– Чтоже васъ такъ бросаютъ?[462]
– Да я пріхалъ не во время, рано; я вдь деревенщина.