Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Ахъ да, позвольте васъ познакомить, – сказалъ Облонскій. – Мои товарищи – Никитинъ, Шпандовскій, – и, обратившись къ Левину, – Земскій дятель, Мировой Судья, новый земскій человкъ, гимнастъ, поднимающій одной рукой 5 пудовъ, – и, замтивъ, что Левинъ нахмурился при этой шуточной рекомендаціи, – и мой другъ Константинъ Дмитричъ Левинъ.

– Очень пріятно, – сказалъ старичокъ, но отъ слабости сказалъ это такъ, что, очевидно, ему было въ высшей степени непріятно.

– Имю честь знать вашего брата, – сказалъ Шпандовскій,[454] предоставляя къ пожатію свою необыкновенную руку совсмъ – съ перстнемъ, запонками и когтями.

Знакомство съ мрачнымъ старичкомъ и Шпандовскимъ не содйствовало развязности Левина. Несмотря на то, что имлъ обожаніе къ своему умному брату, онъ терпть не могъ, когда къ нему обращались не какъ къ Константину Левину, а къ брату знаменитаго Сергя Левина.

– Нтъ, ужъ и не Мировой Судья, и не главный, и ничто, – сказалъ онъ, обращаясь къ Облонскому. – И если когда нибудь моя нога будетъ…

– Какъ, ты вышелъ? – спросилъ Облонскій.

– Еще не вышелъ, но я подалъ въ отставку и подъ судомъ.

– Вотъ штука. Какъ такъ?

– Ахъ, длинная исторія, и я столько разъ разсказывалъ, что надоло, и когда нибудь посл, – говорилъ Левинъ, опять оглядываясь на чужихъ и продолжая сидть въ неловкой поз, не зная, куда двать свою шапку.

– Да ты и въ европейскомъ плать, а не въ русскомъ, – сказалъ Облонскій, обращая вниманіе на его новое, очевидно отъ французскаго портнаго платье.

Левинъ покраснлъ.

– Гд же ты былъ въ это время?

– У себя въ Клекотк и въ разъздахъ, и длъ конца нтъ, и мерзости, мерзости, гадости со всхъ сторонъ. Ты можешь себе представить, что я отданъ подъ судъ за ршеніе праваго дла, и отданъ кмъ же? Людьми, изъ которыхъ каждый есть по малой мр мошенникъ.

Левинъ вдругъ оживился, видимо забывъ про чужія лица и про то, что онъ сейчасъ только объявилъ, что не станетъ разсказывать, бросилъ свою шапку на столъ, вся сильная[455] фигура его распустилась, и онъ началъ разсказывать живо, съ юморомъ и съ желчью, длинную исторію о томъ, какъ его отдали подъ судъ за то, что онъ хотлъ только быть справедливымъ. Смыслъ исторіи былъ тотъ, что Левинъ, бывши Мировымъ Судьей, захотлъ дйствовать[456] по совсти, предполагая, что цль его дятельности есть справедливость, и забылъ, что, главное, надо дйствовать по закону, и, обвинивъ очевидно виновнаго и выручивъ пострадавшаго, но не по закону, онъ попался въ руки шайки, какъ онъ называлъ, уздныхъ воровъ, которые жили жалованьями и опеками, и что эта шайка сердится на него давно за его борьбу съ ними по воровству земскихъ денегъ и другихъ, подвела его, перершила его ршеніе, и его отдали подъ судъ. Для слушавшихъ его было очевидно, что дйствовалъ глупо и попался по дломъ; но только Князь Мишука, любившій его, видлъ, что, хотя и глупо, хотя такъ и нельзя дйствовать, онъ дйствовалъ честно, мило, такъ, какъ и слдовало дйствовать съ его характеромъ, тмъ самымъ, который и былъ особенно милъ для него.

Шпандовскій же изъ разсказа вывелъ только то заключеніе, что нтъ ничего вредне для умнаго человка, какъ жить въ деревн.

«Вотъ онъ, – думалъ онъ, – умный, хорошо воспитанный человкъ, и чмъ онъ занятъ, о чемъ говоритъ съ такимъ жаромъ, какъ о государственномъ дл? Что у мужика украли 2-хъ клячъ, и что ему хотлось старшину и кабатчика обвинить. Только деревня можетъ такъ загрубить человка».

Левинъ еще не кончилъ говорить, когда вошелъ Секретарь и съ развязной почтительностью и нкоторымъ общимъ секретарскимъ скромнымъ сознаніемъ своего превосходства знанія подошелъ съ бумагами къ Облонскому и сталъ подъ видомъ вопроса объяснять какое то затрудненіе.

* № 11 (рук. № 16).

III.

Когда Облонскій спросилъ у Левина, зачмъ онъ собственно пріхалъ, онъ покраснлъ до ушей, потому что онъ самъ себ не смлъ еще признаваться въ томъ, зачмъ онъ пріхалъ. А вмст съ тмъ въ глубин души онъ очень хорошо зналъ, что онъ пріхалъ затмъ, чтобы окончательно ршить мучавшій его уже 2-й годъ вопросъ, будетъ или нтъ Кити Щербацкая его женой. Она росла двочкой на его глазахъ. Когда онъ былъ товарищемъ по университету съ ея братомъ, онъ былъ даже немножко влюбленъ въ старшую сестру Долли, которая была[457] съ нимъ однихъ лтъ и вышла за Облонскаго, и, когда онъ посл поздки за границу былъ у нихъ въ Москв, онъ нашелъ двочку Кити прелестной двушкой.[458] Казалось бы, ничего не могло быть проще того, чтобы ему, сыну хорошаго дома, прекрасно учившемуся, человку 27 лтъ, сдлать предложеніе княжн Щербацкой; по всмъ вроятностямъ онъ долженъ былъ быть признанъ хорошей партіей, но Левину казалось, что Кити была такое совершенство во всхъ отношеніяхъ, а онъ такое ничтожество, что не могло быть и мысли о томъ, что его другіе и она сама признали достойнымъ ея.