Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Усложненіе его жизни казалось бы еще труднѣе для всякаго другого, неимѣющаго такого рѣшительнаго и цѣльнаго характера, какъ онъ. Для него въ томъ мірѣ, въ которомъ онъ жилъ, не было сомнѣній насчетъ того, что хорошо и что дурно, и еще менѣе могло быть сомнѣній насчетъ того, какъ ему поступить, когда онъ зналъ, что хорошо, что дурно. Онъ безъ малѣйшаго колебанія всегда поступалъ такъ, какъ было должно. И потому никогда не колебался и не находился въ нерѣшительности. Хотя тотъ кодексъ правилъ, который несомнѣнно опредѣлялъ, что хорошо и что дурно, и былъ очень ограниченъ, касался только одной маленькой части условій жизни, кодексъ зато былъ несомнѣненъ, и Вронскій никогда почти не выходилъ изъ условій, опредѣляемыхъ имъ.[1193] Въ кодексѣ этомъ въ числѣ нѣкоторыхъ[1194] безсмысленныхъ,[1195] неопровержимыхъ правилъ [были], напримѣръ, правила о томъ, что портному можно не платить долга, а карточный долгъ, хотя бы и выигранный шулеромъ, священенъ и что ни въ какомъ случаѣ непозволительно лгать, кромѣ какъ для того, чтобы обмануть мужа; были и высокія правила – что непростительно льстить высшимъ и быть грубымъ съ низшими.[1196] Главное же было хорошо то въ этихъ правилахъ, что они были несомнѣнны и определяли всѣ условія жизни. Теперь эти правила опредѣляли и его отношенія къ Аннѣ, къ обществу и къ ея мужу.

Отношенія внѣшнія его къ ней были ясны. Она была женщина порядочная, женщина, подарившая свою любовь, и она, какъ такая, была для него священна. Онъ далъ бы отрубить себѣ руку, прежде чѣмъ позволить себѣ словомъ, намекомъ не то что оскорбить, а не выказать, несмотря на то что она его любовница, величайшаго уваженія, на которое только можетъ расчитывать женщина.

Отношенія къ обществу тоже были ясны. Они могли знать, подозрѣвать это, но никто не долженъ былъ смѣть говорить. Въ противномъ случаѣ опять онъ готовъ былъ требовать удовлетворенiя.

Отношенія къ мужу были проще и яснѣе всего. Если мужъ подозрѣвалъ, зналъ, вообще былъ недоволенъ, то отъ него зависѣло объявить это и требовать удовлетворенія; на это Вронскій давно былъ готовъ также, какъ всегда былъ готовъ подставить свой лобъ подъ пулю для огражденія своей чести.

Правда, были новыя, внутреннія отношенія между имъ и ею, обозначавшіяся послѣднее время: вчера только она объявила ему, что она беременна. Но эти новыя отношенія не были опредѣлены въ тѣхъ правилахъ, и онъ чувствовалъ, что[1197] его отношенiя съ ней вводятъ его въ новый міръ, гдѣ окажется недостаточность этихъ правилъ. Но во всю свою жизнь онъ ни разу не поступалъ дурно и былъ увѣренъ, что и въ этомъ случаѣ, когда дѣло придетъ къ рѣшенію, онъ поступитъ какъ должно. Въ первую минуту, когда она объявила ему о своемъ положеніи, сердце его подсказало ему требованіе оставить мужа. Оставить мужа значило соединиться съ нимъ. Онъ сказалъ это, слѣдовательно, онъ долженъ былъ это исполнить, по крайней мѣрѣ быть готовымъ къ исполненію. Съ этою цѣлью онъ рѣшилъ,[1198] что возьметъ отпускъ и если откажутъ, то выдетъ въ отставку, и написалъ въ канцелярію, чтобы ему написали прошеніе. Но кромѣ этаго у него было много денежныхъ и семейныхъ дѣлъ, которыя надо было привести въ порядокъ. Денежныя дѣла занимали Вронского только въ томъ отношеніи, что онъ разъ, еще въ корпусѣ, испытавъ униженіе вслѣдствіи необходимости въ деньгахъ, съ тѣхъ поръ, несмотря на свое полное равнодушіе къ деньгамъ, велъ свои дѣла такъ, чтобы никогда впередъ не быть въ нуждѣ занимать или отказывать въ деньгахъ, которыя онъ долженъ.