— Не знаю. Честно, не знаю, Дональд. Минерва пришла ко мне в субботу утром. Мы виделись с ней и до этого несколько раз, и она была очень подавлена. А в субботу у нее было хорошее настроение, даже ликующее. Казалось, что она избавилась от чего-то, что ее тревожило. Она была очень возбуждена. Дала мне чек на пятьсот долларов и попросила, чтобы я пошла в агентство и наняла именно вас для того, чтобы выяснить личность этого человека. Она также сказала, что он знаком с моей тетушкой, и, когда она описала его, я его сразу узнала.
— И вы не знаете, чего он хотел от вашей тетушки Амелии?
— Господи, конечно нет. Минерва сказала, что он будет у тети в четыре часа.
— Так вы не знаете, хотел ли он жениться на ней, или продать ей что-то, или…
— Не знаю. Может быть, он агент по страхованию жизни. Я вам все выложила, и теперь вы можете приступить к расследованию, но, если вдруг что-нибудь случится, я должна быть уверена, что следы опять не приведут к Минерве. Это ее ужасно тревожило. Она говорила, что если что-нибудь случится и если кто-нибудь состряпает дельце против нее, то следы должны вести только ко мне и на мне остановиться.
— И что же, все это время Минерва скрывала от вас…
— Что вы имеете в виду?
— У нее был роман с Доувером Фултоном, а она вам так ничего и не сказала.
— Дональд, я этого никак не могу понять. Я почти уверена, что Минерва мне бы обязательно сказала, если… если бы там был роман. Ей не было смысла скрывать от меня что бы то ни было. Она это знала. Я никак не могу понять этой истории с Доувером Фултоном.
— Где вы были в субботу вечером около десяти часов? — спросил я.
— Я… меня не было дома.
— Подруга?
— Не ваше дело.
— Дружок?
— Так я вам и сказала…
— Я надеюсь, вы сможете доказать свое алиби.
— Алиби? Что вы имеете в виду?
— В это время было совершено убийство.
— Какое убийство? О чем вы говорите? Убийство было совершено вчера.
— Вы имеете в виду удушение чулком?
— Да.
— А я нет.
— Что значит «а я нет»?
— Я говорю об убийстве Минервы Карлтон.
— Вы хотели, чтобы я очень удивилась?
— Нет.
— Я знаю наверняка что это не самоубийство. Минерва не из тех. Она не стала бы убивать себя. Тем более что этот Доувер Фултон ничего для нее не значил. Она им восхищалась как работником и уважала его как человека. Но Доувер Фултон, кроме обычных шуточек, никогда ничего себе не позволял, пока она работала у него.
— Он был в нее безумно влюблен?
— Вот здесь я ничего не понимаю. Не думаю, что он был в нее влюблен. Мы были очень близки с ней. И я уверена, что она не стала бы от меня скрывать, если бы что-то было.
— Вы хотите сказать, что знали ее достаточно хорошо?
— Конечно.
— Если вдруг меня будут искать у вас, скажете, что я у вас был и ушел.
— Кто-то собирается вас разыскивать?
— Возможно.
— Из вашей конторы?
— Вероятно.
— А что собирается предпринять ваша компаньонка по поводу чека, который я ей дала?
— Вероятно, спустит с вас шкуру.
— Дональд, я вам все объяснила. Теперь вы видите, что моей вины здесь нет.
— Попробуйте придумать какое-нибудь сносное объяснение… Но предупреждаю вас: уговорить Берту Кул отказаться от двухсот долларов — это все равно что превратить атомный взрыв в икоту.
И, внушив ей эту мысль, я ушел, чтобы сразиться с собственными невзгодами.
, Гл а в а 13
У меня была еще одна ниточка. Боб Элджин звонил по телефону: Вэйверли 9-8765. Я помнил адрес некоего Сэма Лаури: Рипплинг-авеню, 968. Я узнал этот адрес и имя из регистрационного удостоверения, которое находилось в машине, преследовавшей меня накануне.
Надежда была очень слабой. Можно было ставить сто против одного… Но как ни странно, я выиграл.
Я поискал фамилию Лаури в телефонной книге. Телефона у него не было. Тогда я поискал телефон Вэйверли 9-8765. Оказалось, что это коммунальный телефон в многоквартирном доме по адресу: Рипплинг-авеню, 968.
Я поехал туда. Это была последняя отчаянная попытка. Время истекало. Когда девушки-фотографы проснутся и прочтут утреннюю газету, они определенно припомнят адрес, который они давали мне. После этого у меня останется ровно столько времени, сколько понадобится Фрэнку Селлерсу, чтобы раскинуть свои сети.
Номер 968 на Рипплинг-авеню оказался невзрачным многоквартирным домом. Лаури жил на втором этаже.
Я позвонил.
Мне пришлось ждать довольно долго.
Наконец сверху послышался голос:
— Кто там?
— Вам письмо, — сказал я.
Зажужжало электрическое устройство, и дверь открылась. Я вошел.
На лестничной площадке стоял крепко сбитый широкоплечий малый лет двадцати восьми — двадцати девяти. Похоже было, что он себя в обиду не даст ни при каких обстоятельствах. На нем были домашние туфли, брюки и пижамная куртка. Темные волосы взъерошены. Толстая, как у борцов, шея… Сломанный нос придавал его плосковатому лицу что-то монгольское. Но в его ухмылке сквозило какое-то ленивое добродушие.
— В чем дело? — спросил он.
Я закрыл за собой дверь и сказал:
Извините, если я поднял вас с постели.
— А, да ладно. Я обычно в это время и встаю. А в чем, собственно, дело? От кого письмо?
— Письмо от меня.