Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова

Каждая палочка и соринка жадно собирает тепло и тонет в снегу. Кое-где появились застекленные ямки. Сверху морозный ветер не дает таять прозрачной корке, но сквозь стекло солнце греет, и образуются в снегу прикрытые тонким ледком пустоты.

Березы светятся праздничным светом. Сосны и елки под солнцем, кажется, переменили старые иглы на сочные, густо-зеленые. Вишневыми нитками сквозит в болотистых впадинах краснотал. И ползут по снегу, ломаются на сугробах синие тени. Жил на земле человек, который это время определил началом весны и назвал «весна света».

Теперь мы все говорим: «весна света», полагая нередко, что понятие это живет с нами со времен, когда мы приносили жертвы богу Яриле. А между тем только одиннадцать весен мы живем без человека, открывшего «весну света». 15 января он сделал последнюю запись в своих дневниках: «Деньки, вчера и сегодня… играют чудесно, те самые деньки хорошие, когда вдруг опомнишься и почувствуешь себя здоровым». Человек прожил на земле восемьдесят один год. Он ездил по земле на поездах, на лошади, на верблюде, он был одним из первых московских шоферов и ездил на своем «Москвиче» до последнего года жизни. Он много видел и о многом сумел рассказать. Но все самые большие открытия он сделал, когда ходил пешком по земле. Под тихий шаг человек зорче видит, глубже заглядывает в себя самого. Колумб открыл людям земли неведомые. Этот человек открыл для нас мир, который начинается за околицей. Он провел нас лесными дорожками и лесными чащами, научил слушать капель и скрип старых дерев, шорохи листьев и плеск рыбы. Мы поверили ему: «Человек может слышать, как растут травы».

Нельзя сказать, что до него люди ко всему этому были слепы. Люди всегда знали радость от весеннего света, от первого снега, от пения птиц, от всех проявлений жизни. Этот же человек заставил нас пристально ко всему приглядеться, глубже понять красоту всего, что видит человеческий глаз в природе. Он научил нас острее, чем прежде, ощущать себя частью природы.

Михаил Михайлович Пришвин на семьдесят шестом году жизни.

Он говорил: «В человека вошли все элементы природы, и если он только захочет, то может перекликнуться со всем существующим вне его».

Он умел говорить с грибами, с мокрыми пнями, еловой хвоей, облаками и бегущими тенями. Но он не был только «певцом природы», как иногда его называют. Он был певцом человеческого духа. Он увидел поэзию в простых вещах и явлениях и сумел найти слова для посвящения людей в эту поэзию. Он подарил нам ключи от мира, открытого им, и указал дорожки, по которым надо туда войти: «Будьте и сами открывателями!» Он показал жизнью своей, насколько богаче становятся от этих открытий, насколько мудрее и чище становится человек…

Это несколько страничек размышлений о Пришвине из записной книжки. Так же, наверное, думает всякий его читатель. Эти записи выбраны для тех, кто еще не заглянул в наследство писателя. Оно на полках у нас. Оно для нас создавалось. И лучшая память Пришвину — раскрытая его книга на нашем столе.

Дерево человека переживает. В Воронежском заповеднике я долго стоял над срезом толстого дуба. Дуб разбило грозой. Его спилили, а срезок положили в музей. Огромное деревянное колесо. Если ножки приделать, получится большой круглый стол. По годовым кольцам можно сосчитать, сколько лет стоял дуб на земле. Стал считать, получилось: дуб родился в войну 1812 года. Вот годовое кольцо — смерть Пушкина. Вот конец крепостного права.

Вот кольцо — Ленин родился. Тысяча девятисотый год — начало века. Вот год рождения моего отца. Вот еще годовое кольцо — революция.

Тоненький слой колец у самой коры вместил всю мою жизнь. Вот начало войны… Сколько человеческих бурь пронеслось над землей, а в это время на краю лога, в лесу, стоял дуб. Зеленел каждую весну, бросал листья каждую осень и внутри себя, как живые часы, вел счет времени… Листая записную книжку, я подумал: все, что видел Пришвин, все, что нашло отзвук в его сердце и вылилось на бумагу, продолжает жить. Каждый может увидеть пришвинский лес. Есть места, которые помнят Пришвина, есть деревья, под которыми он ходил, поляны, на которых он сидел у костра. Я выбрал звенигородский лес. Там и теперь на опушке, в деревне Дунино, стоит дом, где он жил…

В московских землях, может быть, и нет лучше лесов, чем эти, звенигородские. Я отыскал лыжню и пошел сквозь сетку частого снега.

Вместе со снегом с берез падали мелкие, похожие на летящих птиц семена. Елки устали держать пуды белого снега. Комки снега падали и пробивали в насте глубокие ямы. Местами ямок так много, что кажется: шел по лесу громадный зверь и оставил следы…

Присыпанный снегом пень. След белки.