Полное собрание сочинений. Том 86. Письма к В. Г. Черткову 1887-1889 гг.

На это письмо Чертков отвечал письмом от 28 марта 1888 г., в котором между прочим писал: «За Полушина я очень рад, что вы с ним видаетесь. Он мне писал, что одно только поддерживает его — это общение с вами. И я этому верю и желаю ему одного, чтобы теперешнее его общение с вами содействовало бы развитию в нем возможности получения поддержки помимо вас и всяких людей — непосредственно от внутреннего источника силы..... Количке скажите, что я постоянно думаю о нем, как о брате, свободном и освобождающем себя от главных недоразумений и слабостей, отличающих нашего брата, посильных учеников Христа. (Главный наш недостаток тот, что мы слишком склонны быть больше вашими последователями, чем учениками и последователями Христа и вашими, Льва Николаевича, братьями.) Скажите ему, что еслиб он сейчас сюда приехал, то он, и именно он, очень помог бы мне в очень трудное для меня время. Он и вы себе не можете представить, как мне трудно. Напечатание изуродованной вырезками и лживым предисловием статьи Бондарева не могу одобрить. Думаю с Галею, что ему самому было бы очень больно прочесть этот номер «Русского дела». И кроме того думаю, что в таком виде и обстановке слова Бондарева мало кому нужны. — Ваше Согласие против пьянства встречает сочувствие в большинстве хороших людей. (Употребляю выражение «хорошие люди» — для краткости; считаю же, что мы все без исключения — порядочная дрянь, в которой от времени до времени кое-что блестит и радует).... Ваше письмо мы получили и как раз при Емельяне. Ваши слова о блуде очень, очень были нужны нам всем и нужны будут всем людям больше всяких философских споров и рассуждений. Так, по крайней мере, мне кажется. Емельян весь просветлел от радости, Галя плакала, читая, а мне стало особенно стыдно за свою прошлую, распутную, блудливую жизнь. Когда вы не имеете потребности или возможности основательно — писательски — изложить занимающую вас мысль, то вам непременно следовало бы записывать ее в сыром виде в дневник, в роде того как вы в письме ответили Емельяну о скопцах. Больше ничего не нужно. Всё, что нужно, сказано, а остальное будет писательство — то самое, в котором вы сами лучше кого-либо сознаете, много соблазнов. Статья о жизни была бы для читателей лучше, еслиб всё, что там есть нужного людям, не сгруппировано было в «статью». Всякая систематизация ужасно суживает значение того, что говорится, и включает истину в самую неудобовоспринимаемую форму, вызывающую протест со стороны почти всякого читателя, связанного какою-нибудь своею системою, а таких читателей 99/100. Форма книг, статей — теперь устарела. Теперь не только писатель должен прежде всего быть человеком, а не сочинителем, но и читатели — лучшие — прежде всего люди, а не ученики или изучатели. И потому, чем непосредственнее, сырее, записанные на бумагу ваши мысли, тем они сильнее, привлекательнее, убедительнее. (Художественное произведение — другое дело — там почти конца нет улучшениям, и вы совершенно правы, что «Власть тьмы» — конец — требует еще работы: побудительная причина — раскаяние — скомкана.)»

* 189.

1888 г. Марта 29?. Москва.

Третьяго дня получилъ хорошее извстіе о кормилиц, а вчера Залюбовской¹ разсказалъ о васъ. Все хорошо, кром неполнаго согласія съ Ник[олаемъ] Лукичемъ² и еще нездоровья Ольги Спенглеръ и ея отъзда. И то и другое очень, очень жалко. У насъ теперь избытокъ радостныхъ друзей: и Количка, и П[авелъ] И[вановичъ]. У насъ все хорошо, за исключеніемъ тхъ же грховъ, какъ и у всхъ гршныхъ: неполное согласіе, чт'o то затаенное, невысказанное съ сыномъ Сергемъ. Пишу это и затмъ, что не переставая страдаю отъ этаго, и затмъ, чтобы сказать, что я понимаю, какъ трудно распутывать такіе грхи. И въ самомъ дл какъ не быть трудному такому распутыванью — вдь въ этомъ все дло жизни. Если бы это б[ыло] легко, то сейчасъ бы и было Ц[арство] Б[ожіе]. А то нтъ: легче гору просчь тунелемъ, чмъ развязать грхъ, разъединяющій двухъ людей.