Полное собрание сочинений. Том 87

В конце письма приписка М. Л. Толстой, которая сообщает Черткову адрес Кросби. Дата определяется записью в Дневнике Толстого от 27 февраля: «написал письма: Черткову, Шмитту, Кенворти».

¹ Толстой пробыл у Олсуфьевых в их имении Никольское с 21 февраля по 9 марта. О семье Олсуфьевых см. прим. к письму № 392.

² Письмо Толстого к Кросби см. в т. 69.

³ Письмо Толстого к Кенворти от 27 февраля 1896 г. см. в т. 69 Толстой послал Кенворти копию того письма к Кросби, которое называет «официальным», так как оно предназначалось для опубликования. О частном» письме, повидимому, сопровождавшем официальное, сведений в редакции не имеется.

* 414.

1896 г. Марта 7. Никольское.

Давно уже получилъ ваше письмо отъ 20 фев[раля] № 20 и не отвчалъ отъ того, что не хотлось ни думать, ни писать, да и теперь не хочется. Я, разумется, и согласенъ и несогласенъ съ тмъ, чт`o вы пишете. Въ томъ, что воля Бога въ томъ, чтобы разрушать т соблазны, кот[орые] стали видны намъ и бороться съ ними, въ этомъ нтъ сомннія, но совтовать страдать въ извстномъ данномъ случа человку въ борьб съ соблазнами можно только тому человку, кот[орый] самъ поборолъ соблазны и пострадалъ или страдаетъ въ борьб съ ними. А то будешь, какъ начальнику кот[орый] самъ сидитъ безопасно въ транше, а солдатамъ велитъ выходить изъ нея и идти на штурмъ. Вотъ это страшно и ужасно, и вотъ этому то противится все существо человка. Мо[жетъ] быть я слова употребилъ неточныя, но я знаю свое убжденіе, вру, что жизнь только въ томъ, чтобы бороться съ соблазнами, и знаю свое чувство совстливости, что когда солдатъ, вышедшій было изъ траншеи на штурмъ, вернулся назадъ въ траншею, въ кот[орой] я сижу, и робко вопросительно смотритъ мн въ глаза, знаю, что не могу не сказать ему слова утшенья. Можетъ быть, я не сказалъ ему, чт`o слдовало, а именно то, что не думай, что ты особенно подлый человкъ, а ты не только такой же, какъ я, но даже мене подлый, чмъ я, человкъ, п[отому] ч[то] ты попытался выдти и былъ подъ пулями, а я все сидлъ, спрятавшись. Если бы я сидлъ въ одиночномъ или бы меня скли и вели на казнь, тогда бы я могъ выразить мое горе о томъ, что онъ не выдержалъ, а пока я пользуюсь всми благами животной жизни, я долженъ былъ скрыть свое горе.

Очень давно ничего не знаю про васъ, и мн недостаетъ. Я третью недлю живу у Олсуф[ьевыхъ]. Мн очень хорошо. Тишина и вншняя и внутренняя. Они такіе простые, очень добрые люди,¹ что различіе ихъ взглядовъ съ моими и не различіе, а не признаніе того, чмъ я живу, не тревожить меня. Я знаю, что они не могутъ, а что они желаютъ быть добрыми и въ этомъ направленіи дошли, докуда могли. Покаюсь вамъ, что грущу о томъ, что нтъ энергіи для умственной работы. Начаты такія важныя и, кажется мн, хорошо задуманныя и даже обдуманныя работы, и нтъ силъ выполнить ихъ. Или очень медленно долженъ привыкнуть работать, пользуясь рдкими просвтами, или это временное ослабленіе — слдствіе инфлуэнцы, (Какъ здоровье Лиз[аветы] Ив[ановны]? Неужели не поправилось совсмъ?). или указаніе того, что надо кончить писать. Каюсь въ томъ, что мн это грустно, хотя знаю, что только не отворачиваться отъ Бога, не длать противнаго его вол, то будешь служить Ему, хотя и не видя слдовъ своего служенія, хотя знаю это и то, что уходя изъ дятельности этой жизни, умирая къ ней, вступаешь этимъ самымъ въ другую будущую жизнь, кот[орой] еще не сознаешь, умираешь — рождаешься, хотя думаю это и врю въ это, къ стыду своему — грущу о прекращеніи привычной дятельности. А какъ глупо! Вдь она не можетъ же вчно продолжаться. Цлую васъ, Галю и Димочку.

Послзавтра, 9-го, хотимъ,¹ если буд[емъ] живы, хать въ Москву.

Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в «Дневнике Л. Н. Толстого», под ред. В. Г. Черткова, т. I, 1895—1899, М. 1916, стр. 193. На подлиннике черными чернилами написано: «№ 410. 19 ф. 96». Дата эта очевидно не верна. Толстой отвечает на письмо Черткова от 20 февраля и пишет, что собирается «послезавтра 9-го», ехать в Москву. Таким образом письмо следует датировать 7 марта.

В письме от 20 февраля из Петербурга Чертков писал Толстому: «Пишу вам, дорогой Лев Николаевич, под впечатлением того вашего письма к Сулержицкому, в котором вы его утешаете в том, что он уступил. Не стану говорить вам о том, как я ценю в вас ту сердечную доброту, с которой вы умеете становиться в положение каждого и в самую трудную минуту оказать человеку столь нужную ему душевную поддержку. Письмо это проникнуто этим чувством и потому наверное оказало свое благотворное влияние. Но вместе с тем мне кажется, что чувство личной жалости к страдающему заставило вас «хватить через край», и при том в такой области, где очень опасно отклоняться от самой осторожной точности. И что хуже всего, вы тут же как бы возводите в принцип такое неправильное превознесение личного чувства.