Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Одновременно с «Хозяйкой» задумывается «Неточна Незванова», задержавшая сдачу повести Краевскому «к январю» (см. цитированное письмо брату от конца октября 1846 г.). Об увлеченности Достоевского работой в следующие месяцы свидетельствует письмо к брату от января—февраля 1847 г.: «Я пишу мою „Хозяйку“. Уже выходит лучше „Бедных людей“. Это в том же роде. Пером моим водит родник вдохновения, выбивающийся прямо из души. Не так, как в „Прохарчине“, которым я страдал всё лето».

Наконец 9 сентября 1847 г. писатель сообщает брату о том, что он кончает повесть, «чтоб напечатать ее в октябре месяце».

В октябре и была напечатана первая часть «Хозяйки», вызвавшая язвительное замечание Белинского в письме к П. В. Анненкову от 20 ноября 1847 г.: «Достоевский славно подкузьмил Краевского: напечатал у него первую половину повести; а второй половины не написал, да и никогда не напишет…» (см.: Белинский, т. XII, стр. 430). Однако в следующей, ноябрьской, книге журнала появилась и вторая часть. При жизни писателя повесть перепечатывалась им дважды — в отдельном издании Стелловского (1865) и в составе изданного им же первого тома Полного собрания сочинений Достоевского (1865). Оба эти издания тождественны, и текст их отличается от текста ОЗ лишь незначительной правкой.

Как свидетельствуют цитированные выше письма, к моменту написания «Хозяйки» у Достоевского начало возникать тревожное сознание, что в «Бедных людях» и «Двойнике» он в какой-то мере исчерпал восходящую к «Шинели» «чиновничью» тему и что новое обращение к ней грозит превратиться в повторение того, что уже достигнуто им самим и другими писателями 1840-х годов. Это сознание, заставившее Достоевского оставить «Сбритые бакенбарды», побудило его обратиться в «Хозяйке» к новому кругу идейно-тематических мотивов. Сохраняя в «Хозяйке» внешнюю рамку «петербургской» повести, обильно насыщенной в ее описательных частях материалом столичной «физиологии» (картины петербургской окраины, переезда бедняка на новую квартиру, его взаимоотношений с квартирохозяином, дворником, полицией и т. д.), Достоевский на место прежнего своего героя — бедного чиновника — ставит в центр повести новый, иной, более сложный в психологическом отношении характер молодого «мечтателя», — характер, которому вскоре после окончания «Хозяйки» он будет стремиться дать, как типическому явлению русской жизни конца 1840-х годов, широкое философско-историческое и социально-психологическое обоснование в своих фельетонах «Петербургская летопись» (1847). Образ мечтателя займет центральное место также в ряде последующих его произведений — прежде всего в «Белых ночах» (1848) и «Неточке Незвановой» (1849).[41]

Герой «Хозяйки» Ордынов — «художник в науке», по авторскому определению, — уединившись, работает над созданием оригинальной «системы», отмеченной «истиной» и «самобытностью». Характер этой «системы» в повести не разъясняется. Но на последних страницах автор пишет, что сочинение Ордынова относилось к «истории церкви» и что после пережитого им душевного кризиса герой «отверг идею свою» и, «не построив ничего на развалинах», «просил исцеления у бога». Если вспомнить, что термин «система» в 1840-е годы обычно ассоциировался с системами утопического социализма и что в сочинениях таких передовых мыслителей этой эпохи, как Л. Фейербах, Д. Ф. Штраус, Б. Бауэр, критика христианских верований излагалась формально в связи с «историей церкви», возникает весьма вероятное предположение, что в лице Ордынова Достоевский стремился нарисовать образ человека, идейные искания которого были близки собственным социальным и моральным исканиям писателя в период его увлечения утопическим социализмом 1840-х годов. Борьба Ордынова и Мурина за душу Катерины получает в повести, таким образом, наряду с прямым, и иной, символический, смысл: образ «хозяйки» Катерины перерастает под пером Достоевского в символ национальной стихии, народной души, страдающей под мрачной властью прошлого, воплощенного в образе «колдуна», купца-старообрядца Мурина; против этого прошлого и борется герой-«мечтатель», стремящийся освободить Катерину и возродить ее к новой жизни силой своей любви.[42]

Обращение Достоевского к образу «мечтателя» вводило его повесть в русло романтической традиции, давшей ряд вариантов этого образа (Гофман, Жорж Санд; в России — «Невский проспект» Гоголя, повести Н. А. Полевого, М. П. Погодина, А. Ф. Вельтмана, В. Ф. Одоевского, ср. также роман М. И. Воскресенского «Мечтатель», чч. I–IV, М., 1841). В то же время оно давало автору возможность (в отличие от ранних повестей Достоевского) в определенной мере сблизить внутренний мир героя со своим внутренним миром и вообще с духовным обликом известных ему представителей романтически настроенной молодежи 1840-х годов. М. П. Алексеев указал на то, что одним из прототипов Ордынова мог быть друг юности писателя И. Н. Шидловский (см.: Алексеев, стр. 26). В. Л. Комаровичем отмечалась также возможная автобиографичность образа Ордынова (см.: Фельетоны, стр. 113).