Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Белинский резко отрицательно отозвался о «Хозяйке» в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», где он заявлял: «Будь под нею подписано какое-нибудь неизвестное имя, мы бы не сказали о ней ни слова» (см.: Белинский, т. X, стр. 350). После иронического пересказа сюжета повести Белинский писал: «Не только мысль, даже смысл этой, должно быть, очень интересной повести остается и останется тайной для нашего разумения, пока автор не издаст необходимых пояснений и толкований на эту дивную загадку его причудливой фантазии. Что это такое — злоупотребление или бедность таланта, который хочет подняться не по силам и потому боится идти обыкновенным путем и ищет себе какой-нибудь небывалой дороги? Не знаем, нам только показалось, что автор хотел попытаться помирить Марлинского с Гофманом, подболтавши сюда немного юмору в новейшем роде и сильно натеревши всё это лаком русской народности <…>. Во всей этой повести нет ни одного простого и живого слова или выражения: всё изысканно, натянуто, на ходулях, поддельно и фальшиво» (там же, стр. 351). Еще более резки отзывы в письмах Белинского к В. П. Боткину от 4–8 ноября 1847 г., где «Хозяйка» названа «мерзостью» (см.: Белинский, т. XII, стр. 421), П. В. Анненкову от 20 ноября — 2 декабря 1847 г. и от 15 февраля 1848 г. («ерунда страшная» — там же, стр. 467). В рецензии на отдельное издание «Бедных людей» Белинский писал: «Г-н Достоевский недавно напечатал свой новый роман „Хозяйка“, который не возбудил никакого шуму и прошел в страшной тишине» (см.: Белинский, т. X, стр. 363).

Из последующих прижизненных отзывов о «Хозяйке» следует выделить отзыв П. В. Анненкова (также отрицательный): «Кому не казалось <…> что повесть эта порождена душным затворничеством, четырьмя стенами темной комнаты, в которых заперлась от света и людей болезненная до крайности фантазия? <…> Разумеется, что, раз отдавшись без оглядки собственной фантазии, отделенной от всякой действительности, авторы этого направления уже и не думают об оттенках характеров, о живописи, так сказать, лица, о нежной игре света и тени на картине. Требования эти замещаются туманным стремлением к величию характеров, тяжелым поиском колоссальности в образах и представлениях. И действительно, к концу рассказа главное лицо облекается в некоторый род величия, но величие это весьма близко подходит к тому, которым поражает бедняк с картонным венцом на голове и деревянным скипетром на страдальческом ложе своем» (см.: Заметки о русской литературе прошлого года. С, 1849, № 1, отд. III, стр. 1–2; ценз. разр. — 31 декабря 1848 г.).

Несколько более сочувственно, чем Белинский и Анненков, отнесся к «Хозяйке» лишь А. А. Григорьев, отметивший как положительное достоинство повести ее «тревожную лихорадочность», хотя и оценивший ее в целом, в отличие от Белинского, как продолжение отвергавшейся Григорьевым линии «сентиментального натурализма» 1840-х годов, к которому он относил всё творчество Достоевского вплоть до «Неточки Незвановой» (РСл, 1859, № 5, отд. II, стр. 22).

Повышение интереса к «Хозяйке» началось лишь в 1880–1890-е годы, когда эта повесть начала восприниматься критикой как один из ранних подступов Достоевского к социально-психологической проблематике его позднейших повестей и романов 1860–1870-х годов (кроме вышеуказанной оценки Н. Н. Страхова, см. характерную в этом отношении статью: . Достоевский и внушение. «Книжки Недели», 1893, № 1, стр. 33–42).

В 1912 г. в Париже была поставлена пьеса Савуара и Нозьера «Гений подполья» («L’espritsouterrain») по повести Достоевского «Вечный муж» с включением эпизодов из «Хозяйки» и «Записок из подполья» (см.: Исторический вестник, 1912, № 7, стр. 369).

В 1922 г. инсценировка «Хозяйки» шла в Передвижном театре П. П. Гайдебурова в Петрограде (см. об этой постановке, премьера которой состоялась 21 декабря 1922 г.: Еженедельник петроградских гос. академических театров, 1922, № 14, стр. 14–15; 1923, № 1–2, стр. 28; Записки Передвижного театра, 1922, № 42, стр. 3–4; № 43, стр. 1–2; 1923, № 45, стр. 5; Жизнь искусства, 1923, № 1, стр. 12).

. Он глазел на всё как фланер. — Слово «фланер», которым Достоевский пользуется также в фельетоне «Петербургская летопись» от 1 июня 1847 г. (наст. изд., т. XVIII), было в то время новым в русской литературе. Оно проникло в Россию под влиянием французского физиологического очерка, повестей и романов Бальзака, где одним из характерных типов стал тип светского фланера — праздношатающегося завсегдатая парижских бульваров. Поэтому Достоевский выделяет это словечко курсивом.