Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма

В письме Брюсову нет никаких упоминаний о том, что помимо Константинополя и Смирны Гумилев побывал еще и в Каире. Однако это было вполне возможно и хронологически, и «физически», поскольку средиземноморские морские трассы позволяли тогда совершить подобную поездку даже «безденежному» поэту, отставшему от парохода и пробиравшемуся во Францию «на перекладных». Тогда становится понятно свидетельство А. А. Гумилевой-Фрейганг о рассказе Гумилева о некоем «африканском путешествии» 1907 г.: «как он ночевал в трюме парохода вместе с пилигримами, как разделял с ними их скудную трапезу, как был арестован в Трувилле за попытку пробраться на пароход и проехать «зайцем». От родителей это путешествие скрывалось, и они узнали о нем лишь постфактум» (Гумилева А. А. Николай Степанович Гумилев // Жизнь Николая Гумилева. С. 66). От порта Александрии до Каира тогда уже можно было легко добраться по железной дороге. По крайней мере указанная самим Гумилевым «хронология» — «ровно десять лет», т. е. 1907–1917 — психологически исключает как какое-нибудь иное толкование, так и возможность ошибки — слишком уж важным для духовной жизни поэта было посещение «большого каирского сада»:

Но этот сад, он был во всем подобен

Священным рощам молодого мира:

Там пальмы тонкие взносили ветви,

Как девушки, к которым Бог нисходит;

На холмах, словно вещие друиды,

Толпились величавые платаны,

И водопад белел во мраке, точно

Встающий на дыбы единорог;

Ночные бабочки перелетали

Среди цветов, поднявшихся высоко,

Иль между звезд, — так низко были звезды,

Похожие на спелый барбарис.

И, помню, я воскликнул: «Выше горя

И глубже смерти — жизнь! Прими, Господь,

Обет мой вольный: что бы ни случилось,

Какие бы печали, униженья

Ни выпали на долю мне, не раньше

Задумаюсь о легкой смерти я,

Чем вновь войду такой же лунной ночью

Под пальмы и платаны Эзбекие».

Если принять версию о посещении Гумилевым Каира в июле 1907 г., то окажется, что поэт побывал в саду Эзбекие трижды, причем второе посещение (октябрь 1908 г.) также связано с «мыслями о самоубийстве» (см. комментарий к письму № 52 наст. тома), а третье (декабрь 1909 г.) вызвало ироническое «травестирование» «суицидального мотива» в письме к В. К. Ивановой-Шварсалон: «В Каире, вблизи моего отеля, есть сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев. Вечером там почти никого нет, и светит большая бледно-голубая луна. Там дивно хорошо. Но каждый день мне приходит в голову ужасная мысль, которую я, конечно, не приведу в исполнение, — это отправиться в Александрию и там не утопиться подобно Антиною, а просто сесть на корабль, идущий в Одессу» (см. № 75 наст. тома и комментарий к нему). Данная гипотеза позволяет объяснить возникновение «египетских» мотивов как в ст-нии, приложенном к настоящему письму («А когда на изумрудах Нила / Месяц закачался и поблек...»), так и в ст-ниях, приложенных к последующим письмам 1907 г. — «Над тростником медлительного Нила...» (№ 17 наст. тома) и «Приближается к Каиру судно...» (№ 22 наст. тома), — а также пафос заключительных стихов ст-ния «Эзбекие» о возможном четвертом посещении каирского сада:

...Я снова должен ехать, должен видеть

Моря и тучи, и чужие лица,

Все, что меня уже не обольщает,

Войти в тот сад и повторить обет

Или сказать, что я его исполнил

И что теперь свободен...