Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма

«Пролетарий», читающий Байрона или Сема Бенелли, вызывал резкое раздражение у столь «народолюбивой» до революции русской интеллигенции. Горький был одинок в своем просветительстве — и совершенно неожиданно получил поддержку со стороны «аристократа» и «эстета» Гумилева.

В конце августа 1918 г. Гумилев «получает от М. Л. Лозинского письмо с извещением о возникновении издательства «Всемирная литература» и советом переговорить с А. Н. Тихоновым. После переговоров с А. Н. Тихоновым вошел в число членов редакционной коллегии издательства и принял участие во всей организационной работе, в выработке плана изданий, а впоследствии во всей текущей работе издательства» (Труды и дни. С. 283). Заметим, что несохранившееся письмо Лозинского Гумилев получает как раз в тот момент, когда становится очевидно, что возрожденное издательство «Гиперборей», равно как и прочие его «летние проекты» (см. № 171 наст. тома и комментарии к нему), терпят крах, и вопрос об источнике постоянного дохода встает очень остро. В горьковское издательство он приходит едва ли не так, как и все прочие его литературные знакомцы, — как, по словам Г. В. Иванова, «в единственное место, где можно было «не теряя чести», если не печататься, то заниматься литературным трудом, получая за него гонорар» (Иванов III. С. 410). То, что происходит дальше, с хронологической точностью зафиксировано в дневниках Чуковского 1918–1919 гг.

«28 октября. Тихонов пригласил меня недели две назад редактировать английскую и америк. литературу для “Издательства всемирной литературы при Комиссариате народного просвещения”, во главе которого стоит Горький. <...> Самое мучительное эти заседания под председательством Горького. Я при нем робею, глупею, говорю не то, трудно повернуть шею в его сторону — и нравится мне он очень, хотя мне и кажется, что его манера наигранная. <...> Он заботится только о народной библиотеке. Та, основная, к-рую мы затеваем параллельно, — к ней он равнодушен. Сведенья его поразительны. Кроме нас участвуют в заседании: проф. Ф. Д. Батюшков (полный рамоли, пришибленный), проф. Ф. А. Браун, поэт Гумилев (моя креатура), прив.-доцент А. Я. Левинсон — и Горький обнаруживает больше сведений, чем все они. <...>

Ноябрь 12. Вчера заседание — с Горьким. <...> На заседании была у меня жаркая схватка с Гумилевым. Этот даровитый ремесленник — вздумал составлять “Правила для переводчиков”. По-моему, таких правил нет. Какие в литературе правила — один переводчик сочиняет, и выходит отлично, а другой и ритм дает и все, — а нет, не шевелит. Какие же правила? А он — рассердился и стал кричать. Впрочем, он занятный, и я его люблю.

24 ноября. Вчера во “ВсеЛите” должны были собраться переводчики и Гумилев должен был прочитать им свою «Декларацию». Но вчера было воскресенье, “ВсеЛит” заперт, переводчики столпились на лестнице, и решено было все гурьбой ехать к Горькому. Все в трамвай! Гумилев прочел им программу максимум и минимум — великолепную, но неисполнимую — и потом выступил Горький. <...> “Именно потому, что теперь эпоха разрушения, развала, — мы должны созидать... Я именно потому и взял это дело в свои руки, хотя, конечно, с моей стороны не будет рисовкой, если я скажу, что знаю его меньше, чем каждый из вас...”

10 марта 1919. Был у меня Гумилев вчера. Говорили о Горьком. — “Помяните мое слово, Горький пойдет в монахи. В нем есть религиозный дух. Он так говорил о литературе, что я подумал: ого!”»