Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы (1902–1910)

В критических отзывах на выход РЦ 1908 доминировали две темы: во-первых, своеобразие поэтического мира Гумилева, выстроившего некую «фантастическую», не повинующуюся логике реального хода вещей вселенную, и, во-вторых, своеобразие поэтических приемов, которыми пользовался поэт при создании этого, альтернативного реальному, мира. «Книжка эта обнаруживает в авторе некоторые ценные для поэта качества; главные из них: хорошо развитое художественное воображение и известная оригинальность и литературная самостоятельность, позволившие молодому поэту создать целый мир творческих фантазий, где он живет и властвует довольно умело», — писал В. Гофман, отмечавший, что Гумилев «скорее эпик, чем лирик» (Русская мысль. 1908. № 7. С. 144–145). А. Левинсон отмечал в качестве отличительной черты РЦ 1908 «экзотизм настроений и приемов» и объяснял это тем, что «его (Гумилева. — Ред.) впечатлительность не развивалась в узком кругу романтических традиций... что его настоящая духовная родина это выросшее из романтизма парнасство и — в не меньшей степени — поэтическое движение наших дней с его ретроспективным характером... Такое происхождение г. Гумилева выражается преимущественно в двух чертах: в попытках воссоздания античного мира и... в тяготении к экзотическому» (Современный мир. 1909. № 7. С. 188–189). «Все стихи г. Гумилева фантастичны, — отмечал рецензент “Образования”, — и его образы наделены случайными чертами. Как поэт Н. Гумилев очень неровен и часто умеет хорошее целое ловко испортить двумя-тремя мелочами» (Образование. 1908. № 7. Отд. III. С. 78; подп.: Л. Ф.[7]).

Так или иначе, но тема «мира мечты» и тесно связанная с ней тема «экзотики» в образной и поэтической системе РЦ 1908 неизменно возникает в критических работах, вышедших уже после смерти поэта — вплоть до нынешнего времени. «...Мир цветущий и, сказали бы мы, цветистый как бы заполнил поэта в ярких “Романтических цветах”, — писал Ю. Верховский. — ...Тяготение к мотивам красочно-пластическим и декоративность в их трактовке; отсюда — объективация, проецирование личного момента вовне, отсюда — предпочтение лиро-эпических форм, условно балладного склада...» (Верховский. С. 95). «Экзотика в этой книге (в РЦ 1908. — Ред.) утрачивает прежнюю туманность и неопределенность, — замечает Г. П. Струве, — облекается исторической и особенно географической плотью...» (СС II. С. VIII). «Экзотические» стихи считал «главной находкой» Гумилева и А. И. Павловский, объясняя это тем, что «в них как бы слились воедино две разнонаправленные силы, требовавшие от Гумилева-поэта своей художественной дани. Ведь, с одной стороны, <...> он <...> настойчиво стремился к реальности, к земному, вещному миру, а, с другой стороны, он жаждал мира в такой необычной степени яркости, какую обыденная действительность дать ему не могла. И вот он нашел эту яркую действительность в самой... действительности: в экзотических для европейца странах Африки и Ближнего Востока... Таким образом, Гумилев свою мечту, вычитанную из книг, стремился превратить в реальность. Это его коренное свойство — превращать в реальность (или, чаще, полуреальность) то, что доселе кажется как бы вообще несуществующим, недостижимым...» (БП. С. 15–16).

Против подобного понимания гумилевской «экзотики» в ранних ст-ниях выступали Л. А. Смирнова и А. Б. Давидсон. «В неповторимом облике “оживляет” поэт легендарные мотивы, творит фантастические превращения. Обычно принято ссылаться на экзотику (географическую, историческую) как определяющую феномен Гумилева. Конечно, многое почерпнуто, скажем, из впечатлений об Африке. Тем не менее, обращенье к ней все-таки вторично. Оно только способствует воссозданию экстатических духовных состояний, как бы требующих небывалых зримых соответствий» (Изб (М). С. 14). «Африка в этих стихах — изящная сказка... И если писали потом, что его жирафы и леопарды стилизованы, салонны, что они порождены не подлинным морским и тропическим миром, не Африкой, а Монпарнасом, что они целиком навеяны чужими произведениями; Леконтом де Лилем, Бодлером, Кольриджем, Стивенсоном, Киплингом, — то имелись в виду именно те первые стихи» (Давидсон А. Муза Странствий Николая Гумилева. М., 1992. С. 32, 40–41).

Природу «мира мечты» в стихотворениях Гумилева М. Баскер и Н. А. Богомолов объясняют следованием поэта в своем «жизнетворчестве» оккультным доктринам. Для М. Баскера РЦ 1908 были «стихами из снов», обладающими герметической символикой (см.: Basker. P. 27). Н. А. Богомолов видит «“оккультные ключи” к некоторым важным особенностям жизни и творчества Гумилева. Прежде всего это относится к мотивам его стремления в Африку» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 47).