Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ

Дѣвочка, которая у нихъ воспитывалась, была дочь фанаріота Наттарры, искренняго друга Палеолога и погибшаго въ Константинополѣ насильственною смертію, вмѣстѣ со всѣмъ своимъ семействомъ. Маленькая Елена, спасенная человѣколюбіемъ варваровъ, въ маленькой колыбели, забрызганной кровью ея родныхъ, тайно перенесена была въ другой городъ къ одной бѣдной христіанкѣ. Скоро потомъ какой-то монахъ, зная прежнюю связь ея отца съ Палеологомъ, въ одну темную ночь, поставилъ люльку въ узкую лодочку и съ тихою молитвою надъ прекраснымъ младенцемъ, по спокойному морю между мелей и камней, привезъ ее спящую на островъ Св. Георгія. —

Но на Западѣ долго еще не рѣшался вопросъ о судьбѣ взволнованнаго народа. Поколеблетъ ли онъ другія царства, или сгоритъ въ собственномъ огнѣ? Чѣмъ кончится этотъ взрывъ? Чего надѣяться? Чего бояться?

И для чего Провидѣніе послало или, по крайней мѣрѣ, допустило это страшное явленіе? Какая польза произойдетъ изъ него для человѣчества? Или даромъ пролито столько крови, легло столько жертвъ, и между жертвами столько чистыхъ?

Изъ броженія безпорядка выйдетъ ли лучшій порядокъ? Изъ дорогихъ опытовъ устройствъ и законовъ родится ли лучшее устройство, лучшіе законы? Или все это волненіе окончится одною горячею страницею въ исторіи, однимъ холоднымъ урокомъ для человѣчества?

Или, можетъ быть, эта кровь, эти жертвы — только страшное наказаніе просвѣщенному человѣчеству за ложь въ его просвѣщеніи, — очистительное наказаніе человѣку за разслабленіе его сердечныхъ силъ, за вялость и ограниченность его стремленій, за притворство въ вѣрѣ, за корыстное искаженіе святыни, за несочувствіе къ угнетеннымъ, за презрѣніе правъ безсильныхъ, за легкомысліе, за коварство, за изнѣженность, за забытіе меньшей братіи Сына Человѣческаго, за оскудѣніе любви?...

Отдыхая на дерновой скамейкѣ, въ тѣни лавровой рощи, однажды Палеологъ, въ минуту душевнаго волненія, говорилъ женѣ своей: „За твою чистую душу, другъ мой сердечный, посылаетъ намъ Небо то небывалое счастіе, которое другіе знаютъ только во снѣ. Когда твоя стройная рука меня обнимаетъ, и я гляжу въ твои глубокіе, блестящіе глаза, тогда мнѣ кажется, что внутри моего сердца раскрывается другое зрѣніе, и я вижу насквозь все безтѣлесное существо твое, и вижу еще тѣмъ же чувствомъ сердца, какъ будто вокругъ насъ струится что-то прекрасное, что-то охранительное, родное и непонятное. Какъ будто небо въ эту минуту раскрывается надъ нами. А съ нѣкотораго времени еще новая радость прибавилась къ моему счастью. Одна мысль тревожила меня за маленькую Елену, когда ее привезли къ намъ. Я зналъ всегда, что ты будешь любить ее, что со всею заботливостью матери ты окружишь ея дѣтство самыми нѣжными попеченіями; но я боялся, чтобы любовь къ нашему сыну не увлекла тебя невольно хотя къ какому-нибудь различію въ чувствахъ къ двумъ дѣтямъ. И мнѣ грустно было предвидѣть послѣдствія этого для маленькой сироты, зная, какъ прозорливо несчастіе и, еще больше, какъ оно подозрительно. Но теперь я спокоенъ совершенно. Я снова убѣдился, что для тебя чувство добродѣтели то-же, что чувство природы. Я вижу ясно, какъ ты внутри сердца не раздѣляешь обоихъ дѣтей, какъ ты равно и полно любишь ихъ одною материнскою любовью. Трудно выразить, какое сладкое ощущеніе даетъ мнѣ эта увѣренность. Часто я думаю, что если изъ-за могилы можно видѣть нашу землю, то вѣрно съ благодарностію, вѣрно съ радостными благословеньями молится за тебя ея бѣдный отецъ”.

— „Я видѣла твое сомнѣніе, — отвѣчала Олимпіада — и молчала, ожидая, покуда время тебя успокоить. Могла ли я не любить дочь твоего друга? И, впрочемъ, кто бы она ни была, можно ли не чувствовать особенной привязанности къ этому прекрасному ребенку? Посмотри, какая кротость, какой умъ въ этихъ черныхъ, задумчивыхъ глазкахъ! Посмотри, какъ въ эти лѣта на ея миломъ личикѣ уже обозначилась вся будущая красота! Какая стройность, какія тихія, легкія движенія, и какое любящее сердце! Однако, я не скрою отъ тебя, что, можетъ быть, начало моего чувства было не совсѣмъ безкорыстное. Когда привезли ее къ намъ, и я взяла ее на руки еще спящую, и потомъ она открыла свои большіе глаза съ длинными, черными рѣсницами, и потянулась маленькими ручками, и улыбнулась мнѣ прекрасною улыбкою, тогда мнѣ живо пришло на сердце, что этотъ ребенокъ нарочно посланъ намъ для того, чтобы со временемъ составить счастье нашего Александра. Съ тѣхъ поръ эта мысль лежитъ неотвязно у меня на умѣ, и я невольно смотрю на Елену, какъ на свою дочь, посланную мнѣ Богомъ для радости всей нашей семьи”.

„Ты говоришь мнѣ мою же мысль, — отвѣчалъ Палеологъ, — и, кажется, надежда насъ не обманетъ. Смотри, какъ сильно ростетъ между ними ихъ дѣтская дружба, основаніе будущаго согласія и залогъ неминутной, разумной любви”.

Между тѣмъ, какъ они говорили, дѣти ихъ, кудрявыя, веселыя, бѣгали вокругъ нихъ, играя между цвѣтущими лаврами. Солнце садилось; въ монастырѣ раздался тихій благовѣстъ; и взоры ихъ, устремившись на небо, были полны счастія и благодарности.