Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ

Все, что слыхалъ онъ прежде отъ своего отца о землѣ за моремъ, все, что читалъ онъ въ его книгахъ о жизни людей и народовъ, все разомъ проснулось въ его умѣ, все заиграло новою жизнью и скипѣлось въ одну пеструю, блестящую, волшебную картину, при одномъ взглядѣ на странную заморскую одежду, на стройную походку чужеземца, на его Европейскія движенія.

„Кто былъ этотъ Грекъ?” — думалъ онъ. — „За чѣмъ пріѣзжалъ онъ сюда? Кто открылъ ему нашу тайну? Какъ пустилъ его къ себѣ старецъ-отшельникъ? Что значитъ ихъ таинственный разговоръ? О какомъ великомъ дѣлѣ они говорили?... О, много плѣнительнаго, тайнаго и заманчиваго должно скрываться въ разнообразной жизни людей, отдѣленныхъ отъ насъ этимъ грустнымъ моремъ! Что наша бѣдная жизнь въ сравненіи съ ихъ блестящею жизнію? Вялый, болѣзненный сонъ. Нѣтъ, хуже сна! Мои сны живѣе моей жизни. Они уносятъ меня въ тѣ далекія мѣста, о которыхъ читалъ я въ книгахъ моего отца; тамъ одна минута богатѣе для сердца, чѣмъ годы здѣсь. И не уже ли не должно жить вмѣстѣ со всѣмъ созданнымъ человѣчествомъ, дѣлить его труды и радости, помогать ему, погибать съ нимъ въ бѣдахъ, утопать въ наслажденіяхъ? Боже мой! Удастся ли мнѣ когда-нибудь исполнить желанія моего сердца?”

Это стремленіе въ другой міръ за моремъ безпрестанно увеличивалось въ душѣ молодаго человѣка, усиливалось чтеніемъ, разговорами съ отцомъ, уединенными мечтаніями, препятствіями и всѣми даже равнодушными обстоятельствами жизни, которыя обыкновенно поджигаютъ воображеніе больное, зараженное невозможностью. Шли годы; но это чувство выростало въ немъ еще сильнѣе и, наконецъ, сдѣлалось его господствующимъ состояніемъ духа.

Такъ достигъ онъ своего двадцатилѣтняго возраста. —

А между тѣмъ просвѣщенный міръ, которому завидовалъ Александръ, лежалъ еще скованный подъ желѣзною пятою своего властелина. Необъятно было его могущество и (удивительно!) все оно было явнымъ созданіемъ его головы.

Но въ головѣ его, еще отъ рожденія, одна мысль задавила всѣ другія: мысль блестящая и тяжелая, какъ царскій вѣнецъ; удивительная, какъ Египетская пирамида; но сухая и безплодная, какъ голый утесъ посреди океана, и холодная, какъ глубокій снѣгъ сѣвера, и страшно-разрушительная, какъ бы пожаръ огромной столицы, и безцвѣтная, какъ музыка барабановъ. И справедливое Провидѣніе послало ему судьбу его, по мысли его.

„За чѣмъ, — думалъ Александръ, смотря на далекія горы Греціи: — за чѣмъ радовался отецъ мой, когда я изучалъ чужеземные языки? За чѣмъ давалъ онъ мнѣ свои ядовитыя книги? Онѣ отравили мнѣ душу соблазнительнымъ представленіемъ невозможной для меня жизни; онѣ нашептали мнѣ мысли плѣнительныя и неотвязныя; онѣ, какъ волшебный коверъ, уносятъ меня въ страны далекія, кипящія новостью и опасностями, заманчивыя счастьемъ разнообразія, бурею душевныхъ волненій и блескомъ художественныхъ хитростей. Все прекрасно, все мнѣ нравится, все плѣняетъ меня въ этихъ недоступныхъ земляхъ; даже пороки ихъ наполняютъ меня любопытствомъ: ихъ неразумныя слабости вмѣстѣ съ гигантскими созданьями ума; ихъ необузданныя страсти посреди усильнаго стремленія къ устройству; ихъ легкомысліе, ихъ яркія искусства, ихъ внутреннія противорѣчія, пестрое просвѣщеніе, ломкія связи, быстрые перевороты, ежеминутная дѣятельность для близкаго настоящаго и вмѣстѣ странная безпечность о будущемъ, — все это мнѣ ново, все мудрено и заманчиво”.

„Я чувствую, я понимаю, что наша жизнь на островѣ и лучше, и чище, и разумнѣе ихъ, и должна бы, кажется, быть счастливѣе; но самъ не знаю отъ чего: только въ ихъ жизни я вижу счастіе, а здѣсь все безцвѣтно и пусто”.

„Не нахожу я отрады въ кругу семьи моей, ни въ дружескихъ собраніяхъ нашего общества, ни въ опредѣленныхъ занятіяхъ дня, ни даже въ свободныхъ сновидѣніяхъ ночи. Всюду преслѣдуетъ меня безпокойство невозможнаго желанія, вездѣ однѣ, неотвязныя мысли, вездѣ тоска и скука, и мечта все объ одномъ!”

„Нѣтъ! не могу я больше выносить это мучительное состояніе! Во что бы то ни стало, переплыву я это зеленое море, отыщу тамъ земли невиданныя, но давно знакомыя, брошусь въ объятья ихъ бурной жизни, утону въ ихъ отрадныхъ волненіяхъ!”

„Жаль мнѣ тебя, добрый отецъ мой! Много надеждъ положилъ ты на сына своего! Жаль тебя, бѣдная мать! Все твое счастье во мнѣ! Перенесешь ли ты тяжелую разлуку? И ты, прекрасная Елена... которую они готовили мнѣ въ подруги счастія... за чѣмъ открыла ты невинное сердце безвременнымъ внушеніямъ? Что будетъ съ тобою?”

„Милыя, дорогія сердцу созданія! Душа разрывается при мысли объ васъ. За чѣмъ судьба поставила мое сердце въ это несносное противорѣчіе?”

Самъ не знаю, что во мнѣ дѣлается; я не властенъ надъ моими чувствами, не властенъ болѣе надъ поступками; чужая сила влечетъ меня неодолимо, можетъ быть на погибель: будь, что будетъ!”

„Кто это пробирается между миртами? Сквозь темную зелень блеснуло бѣлое покрывало. Это ты, Елена? Пойди ко мнѣ, милая сестра моя; скажи мнѣ слово утѣшенія изъ тихой души твоей. Безпокойныя мысли встревожили меня”.