Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ

Боже мой, какое ужасное извѣстіе сообщилъ намъ А. И. Рейнгардъ! Михаилъ Михайловичъ, это чистое, благородное существо — палъ жертвою этой проклятой войны![73] — Признаюсь тебѣ, немногихъ изъ падшихъ героевъ Севастополя было мнѣ такъ жаль, какъ его. Другіе отдавали свою жизнь съ самоотверженіемъ, но и съ запальчивостью страсти. Въ немъ горѣлъ чистый огонь самосознательнаго, высокаго самопожертвованія. Героевъ воинскихъ Россія, слава Богу, найдетъ. Но гдѣ найти такого человѣка, какъ былъ онъ, насквозь проникнутаго святостью долга, благородствомъ и возвышенностью убѣжденій. — Всѣ, кто принимаетъ участіе въ общемъ дѣлѣ, слѣдили за его дѣйствіями съ какою-то особенною любовью. Какъ перенесетъ эту потерю Михаилъ Юрьевичъ?[74] Въ немъ онъ оживалъ новою жизнію. Тяжело даже подумать о его положеніи. Для Матвѣя Юрьевича[75], эта потеря, — я думаю, будетъ почти также чувствительна. Онъ, говорятъ, любилъ его почти какъ сына. Когда я ихъ видѣлъ вмѣстѣ, мнѣ казалось, что иногда, — смотря на Михаила Михайловича, въ его глазахъ выражалось столько невольной любви и нѣжности, что это замѣчаніе мое тогда еще прибавило много прекрасныхъ чувствъ къ тому понятію, которое я имѣлъ о внутреннемъ счастіи вашей рѣдкой, дружной семьи. И вотъ, какъ оборвалось это счастіе семейной любви! Анна Михайловна[76], говорятъ, была больше другихъ дружна съ нимъ. Дай ей Богъ силу и вѣру, чтобы перенести это тяжелое испытаніе! Но за Аполлину Михайловну[77] я боюсь больше всѣхъ. Ея здоровье и безъ того разстроено, къ тому же она не знаетъ границъ въ движеніяхъ своего прекраснаго сердца. Потому позволь мнѣ тебѣ напомнить, что у васъ въ Петербургѣ теперь находится о. Матвѣй, котораго слово не безъ духовной силы. Если ты пошлешь за нимъ, то онъ вѣрно не откажется навѣстить васъ. — Я увѣренъ, что бесѣда съ нимъ удержитъ въ христіанскомъ равновѣсіи вѣрующую душу, которая часто тѣмъ способнѣе терять это равновѣсіе, чѣмъ въ ней больше природной любви и самозабвенія. Увлекшись горемъ, мы забываемъ то, что, можетъ быть, знаемъ лучше другихъ въ минуты обыкновенныя, забываемъ, что Господь любитъ насъ больше, чѣмъ мать любитъ своего ребенка, что если Онъ, Милосердный, посылаетъ намъ утрату, то видно, это не утрата, а пріобрѣтеніе, — видно это самое лучшее, что только можетъ быть для насъ и для утраченнаго. И кто знаетъ, можетъ быть, эта короткая разлука есть необходимое условіе того, чтобы послѣ полнѣе и внутреннѣе соединиться. И кто намъ сказалъ, что оставляющій земную жизнь разлучается съ нами? Если въ нашемъ сердцѣ то чувство, которое составляетъ и его душевную жизнь, то очевидно, что наше сердце становится мѣстомъ, гдѣ онъ пребываетъ, не мысленно, а существенно сопроницаясь съ нимъ. Ты поймешь мою мистику, любезный другъ, не смотря на то, что тебя называютъ дѣловымъ и положительнымъ человѣкомъ. Для тебя жизнь сердечная — твоя настоящая. Я помню, какое глубокое, какое продолжительное и проницающее горе овладѣло тобою по кончинѣ твоего брата[78]! — Зато послѣ ты одинъ устоялъ въ вѣрѣ, когда друзья твои почти всѣ колебались и падали. Вѣренъ Господь Милосердный и Всемогущій. Онъ не погубитъ чистой любви нашего сердца, что бы ни представлялось въ видимой жизни. Прости меня, любезный другъ, если письмо мое неумѣстно. Подумавши, я чувствую, что недостаточенъ сказать слово утѣшительное. Но потребность говорить съ тобой въ эту минуту была сильнѣе другихъ соображеній. Обнимаю тебя.

40.

НЕИЗВѢСТНОМУ[79].

(Годъ неизвѣстенъ).

Церковь развивается, т. е. она постоянно приводитъ къ своему сознанію вѣчную, неисчерпаемую истину, которою она обладаетъ.