Полное собрание сочинений

Таким образом, в Византии создалась система, которая не нарушила биоценозов, оставшихся от древности, а только дополнила их построением великолепного города, жившего в общем за счет своих собственных ресурсов и привоза из далеких стран. Чего не хватало жителям Константинополя? – спросим мы как экономико-географы. В садах у них всяких фруктов было достаточно, виноград тоже был, то есть вино у них было свое. Кроме того, у многих были поместья поблизости, там были козы – мясо, молоко и опять же виноградники. Хлеб нужен был. Но так как в Константинополе и других городах было великолепно развито художественное ремесло, предметы которого хранятся в лучших музеях Европы, греки возили их на продажу в Ольвию, в Херсонес и в Феодосию, а с низовьев Днепра и Дона везли от сарматов огромное количество хлеба и прокармливали все свое население. Кроме того, хлеб везли из Египта, так как там плотины еще не было, и поэтому плодородный Нил разливался и оставлял удобрения на полях. Урожаи были баснословные, египтянам хлеба девать было некуда, а они по инерции работали и работали, потому что видели в этом смысл жизни. Предметы роскоши везли из Китая. Например, шелка своего не было, но он был очень нужен, потому что были вши, а шелковое белье спасает от вшей. Поэтому шелк покупали. Китайцы очень неохотно его продавали и меняли, но выдавали даже бесплатно, как дань, своим кочевым соперникам. А греки тем давали опять же красивые вещи: всякие чаши, инкрустации, мечи, ожерелья, браслеты для женщин. Ведь женщинам-то красивые вещи нужны, они же их любят. Поэтому степные богатыри с удовольствием били китайцев, отбирали у них шелк и меняли у греков на подарки своим женам, так что греки получали шелковую материю в общем по сходным ценам. Пассионарный толчок в Византии тоже унес огромное количество человеческих жизней и культурных памятников, но для природы оказался спасительным.

Итак, вспышка пассионарности – обязательное условие начала этногенеза, но характеристики этого процесса различны. Они зависят от уровня техники, которая либо развивается, либо нет, если нет металлов и глины, как на островах Полинезии. Очень большое значение имеет первичная расстановка сил. Она может и сохраниться, и измениться. Культура наиболее консервативна и устойчива, вследствие чего новые этносы наследуют знания и навыки старых, уходящих в небытие. Из-за этого часто создается иллюзия непрерывности прогресса, но надо помнить, что и он подвластен законам диалектики, или, как их называли в древности, превратностям.

Глава пятая. Акматическая фаза

Общественный императив

В предыдущей главе мы описали подъем пассионарности, но не ответили на вопрос: а почему этот подъем кончается? Казалось бы, если пассионарность как признак появилась и переносится обычным половым путем, передачей соответственного признака потомству, а пассионарии в силу своей повышенной тяги к деятельности, естественно, оставляют большое потомство, не всегда законное и часто самое разнообразное, то, казалось бы, количество пассионариев должно в данном регионе расти и накапливаться, пока они не совершат великие, прогрессивные дела.

Однако ничего подобного не получается. После определенного момента, некой красной черты, пассионарии ломают первоначальный императив поведения. Они перестают работать на общее дело, начинают бороться каждый сам за себя. Причем сначала эти, скажем, феодалы, или какие-нибудь византийские купцы, или арабские завоеватели мотивируют это так: «Мы выполняем все обязательства по отношению к нашей общественной форме – Халифату ли, империи ли Византийской, Французскому или Английскому королевствам. Мы делаем все, что от нас требуется, а силы у нас остаются». Поэтому императив меняется. Он звучит уже так: «Не будь тем, кем ты должен быть, но будь самим собой!» Это значит, что какой-нибудь дружинник – копьеносец, оруженосец, хочет уже быть не просто оруженосцем или копьеносцем своего графа или герцога, но еще и Ромуальдом или каким-нибудь Ангерраном; он хочет иметь свое имя и прославить именно его! Художник начинает ставить свою подпись под картинами: «Это я сделал, а не кто-то». Да, конечно, все это идет на общую пользу, украшает город замечательной скульптурой, но «уважайте и меня!». Проповедник не только пересказывает слова Библии или Аристотеля без сносок, перевирая как попало, не утверждая, что это чужие святые слова, нет, он говорит: «А я по этому поводу думаю так-то», и сразу становится известно его имя. И так как таких людей оказывается весьма большое число, то они, естественно, начинают мешать друг другу. Они начинают толкаться, толпиться, раздвигать друг друга локтями во все стороны и требовать каждый себе больше места.