Полное собрание стихотворений

Весной парижское издательство «Рифма» предложило опубликовать новый сборник Кленовского, но у него тяжело заболела жена, и 26 апреля 1955 он сообщил Маркову: «Намечалось было издание моей новой, третьей, книги, но сейчас мне не до нее и дело отложено до “лучших дней” (если они вообще будут...)» (Письма Кленовского Маркову. С.622). 15 августа 1955 года Кленовский писал: «У меня идут переговоры с “Рифмой” (по ее инициативе) об издании моей третьей книги. Необходимо, однако, и мое материальное участие в этом деле, поскольку ни стандартный объем издательства (48 стр.), ни, особенно, тираж (200 экз.) меня не устраивают, а повысить эти цифры они отказываются» (Письма Кленовского Маркову. С.626). В результате от услуг «Рифмы» Кленовский решил все же отказаться и 26 сентября 1955 года сообщил Маркову: «Рукопись уже в Мюнхенской типографии и на днях должна пойти в набор. Думаю, что из печати книга выйдет недели через 3–4. Называться она будет “Неуловимый спутник” и на 48 страницах содержать 36 стихотворений, написанных в 1952–55 гг., из них 29 - нигде еще не опубликованных. <…> На новую книгу заказы превысили уже 500 экземпляров (100 берет Сан-Франциско, 300 - “Посев” и т. д.), т. ч. придется увеличить тираж до 800–850 экземпляров» (Письма Кленовского Маркову. С.627).

Через месяц, 29 октября 1955 года, Кленовский сообщал Шаховскому: «Лебедь мой давно уже ощипан, присолен и сейчас жарится на медленном огне мюнхенской типографии. Думаю, что к Рождеству до Вас доберется. Как бы только по снятии крышки с блюда, не обернулся он недожаренной баварской вороной» (Переписка с Кленовским. С.52). Еще три недели спустя был отпечатан тираж книги, на обложке которой значилось издательство «Сполохи» и дата: 1956 год. 20 ноября 1955 года Кленовский разослал экземпляры знакомым (Переписка с Кленовским. С.53; Письма Кленовского Маркову. С.628).

На новый сборник обстоятельной рецензией отозвался Г.Струве: «Поэзия Кленовского значительна и оригинальна. Он не похож ни на одного советского поэта, в нем сразу чувствуется “внутренний эмигрант”: прожив в Советской России больше 25 лет, он остался не задет ни Маяковским, ни Есениным, ни Хлебниковым, ни Пастернаком, ни Тихоновым. Можно даже сказать, что у него больше общего с некоторыми зарубежными, эмигрантскими поэтами - например, с Ходасевичем и некоторыми его парижскими учениками; но и тут различий больше, чем сходств. Очень далек он от так называемой “парижской ноты” - ему чужд всякий нигилизм. Его акмеистическая родословная, отмеченная Берберовой, несомненна, он ее и не скрывает <…> В своих стихах он не раз называет Гумилева своим учителем. Но Гумилев, к которому теперь восходит Кленовский, это не ранний, романтический Гумилев-конквистадор “Жемчугов” и “Чужого неба”, даже не Гумилев “Колчана”, а Гумилев “Костра” и особенно “Огненного столпа”. Вероятно, одно из самых близких Кленовскому стихотворений Гумилева - “Шестое чувство”. В стихах Кленовского порой очень ясно звучат гумилевские интонации <…> но все-таки Кленовского никак нельзя назвать ни учеником, ни подражателем Гумилева. У него свой голос, свои ритмы, своя тема. А рядом с акмеизмом чувствуется и общая классическая, пушкинская наследственность. И многое связывает поэзию Кленовского, к которой подходит определение “дар тайнослышания”, с Баратынским и Тютчевым <…> Кленовский - поэт зрелый, установившийся (тихая умудренность?– одна из его отличительных черт). Таким он и вошел в эмигрантскую поэзию, и ожидать от него непременно какого-то “развития”, поворота на новые тропы едва ли следует. Но это вовсе не значит, что он все уже сказал, поэтически исчерпал себя. “Неуловимый спутник” показывает, что Кленовскому действительно присуще некое “однодумство”. Но в этой книге много прекрасных отдельных стихотворений, которые порадуют тех, кто приветствовал предыдущие два сборника. Звучат в книге и новые ноты, даже если они и не создают нового направления» (Новый журнал. 1956. №47. С.265–270).

А.Кашин в статье «Смерть и бессмертие» был более лаконичен и более восторжен: «По этой маленькой книжечке можно писать философскую диссертацию, но основное, как нам кажется, определяется не трудно: ощущение того, что конец неизбежен и уверенность в том, что конца нет. <…> Смерть? Да, конечно. Но кто знает, вопрошал некогда Еврипид, - может быть смерть это жизнь, а жизнь это смерть? Вот и тут постоянно то же, - только уже не вопросом, а утверждением. Смерть, побежденная смертью: “смертью смерть поправ!” В этом муза Кленовского?– христианка, хотя ей не чужды и языческие мотивы. Но вопрошания ее всегда христианские, потому что цель ее такая, какой вне христианства нет. Греки верили: человек умирает, душа его бессмертна, но от такого бессмертия, грубо говоря, “держись подальше!”. Греки не знали рая, у них был только ад. А вот Кленовский и Муза его, конечно, вместе с ним, знают другое: ада нет, есть только рай!» (Грани. 1955. №27–28. С.255. Подп.: А.К.).