Полное собрание стихотворений

Чудится и сомненья полн,

Чтоб тот, кто был дракону страхом

В степях, вертепах, среди волн,

Кто рану дал ему глубоку,

Был общему подвластен року!

И черный Понт, надув хребет,

Валит, ревет во слух Селиму,

Объяту думой, нерешиму:

«Воспрянь! уже Перуна нет!..»

Но чьи там слышу томны лиры

С Днепровых злачных берегов?

Чей сладкий глас несут зефиры?

То глас не смертных, но богов,

То вопиют херсонски музы:

«Увы! расторглись наши узы,

Любитель наш навек с тобой!

Давно ль беседовал ты с нами

И лиру испещрял цветами,^[1]

Готовясь в кроволитный бой?

Давно ль Херсон, тобой украшен,

Цветущ на бреге быстрых вод,

Взирал с своих высоких башен

На твой со славою приход?

Давно ль тебя мы здесь встречали

И путь твой лавром устилали?

Давно ль?.. » — и боле не могли...

Из рук цевницы покатились,

Главы к коленам их склонились,

Власы упали до земли.

Где, где не плачут и не стонут

Во мзду Иракловых заслуг?

В слезах там родственники тонут;

Там одолженных страждет дух;

Там, под соломенным покровом,

Зрю воина в венке лавровом

Среди родимыя семьи;

Он алчно внемлющей супруге

Рассказывает, как на юге

Князь подвиги творил свои;

Как в поле бился с супостатом;

Как во стенах его карал,

Как кончил жизнь... Тут белым платом

Текущи слезы утирал...

Слеза бесценная, священна,

Из сердца чиста извлеченна! —

О витий, что твоя хвала!

Но сею ль жертвою одною

Воздашь, Россия, днесь герою,

Которым славима была?

Нет! сын твой вечно будет громок!

Потемкина геройский лик

Увидит поздный твой потомок

И возгласит: «Он был велик!»

И вольный грек, забыв железы,

Прольет пред ним сердечны слезы;

И самый турк, нахмуря взор,

Сынам своим его покажет:

«Се бич наш был!» — вздохнув, он скажет —

И муз его прославит хор.

   Ноябрь 1791

196. КАРИКАТУРА {*}

Сними с себя завесу.

Седая старина!

Да возвещу я внукам

Что ты откроешь мне.

Я вижу чисто поле;

Вдали ж передо мной

Чернеет колокольня

И вьется дым из труб.

Но кто вдоль по дороге,

Под шляпой в колпаке,

Трях, трях, а инде рысью,

На старом рыжаке,

В изодранном колете,

С котомкой в тороках?

Палаш его тяжелый,

Тащась, чертит песок.

Кто это? — Бывший вахмистр

Шешминского полку,

Отставку получивший

Чрез двадцать службы лет.

Уж он в версте, не боле,

От родины своей;

Все жилки в нем взыграли

И сердце расцвело!

Как будто в мир волшебный

Он ведьмой занесен;

Всё, всё его прельщает,

В восторг приводит дух.

И воздух будто чище,

И травка зеленей,

И солнышко светлее

На родине его.

«Узнает ли Груняша? —

Ворчал он про себя, —

Когда мы расставались,

Я был еще румян!

Ступай, рыжак, проворней!» —

И шпорою кольнул;

Ретивый конь пустился,

Как из лука стрела.

Уж витязь наш проехал

Околицу с гумном —

И вот уж он въезжает

На свой господский двор.

Но что он в нем находит?

Его ль жилище то?

Весь двор заглох в крапиве!

Не видно никого!

Лубки прибиты к окнам,

И на дверях запор;

Всё тихо! лишь на кровле

Мяучит тощий кот.

Он с лошади слезает,

Идет и в дверь стучит —

Никто не отвечает!

Лишь в щелку ветр свистит.

Заныло веще сердце,

И дрожь его взяла;

Побрел он, как сиротка,

Нахохляся, назад.

Но робкими ногами

Спустился лишь с крыльца,

Холоп его усердный

Представился ему.

Друг друга вмиг узнали —

И тот и тот завыл.

«Терентьич! где хозяйка?» —

Помещик вопросил,

«Охти, охти, боярин! —

Ответствовал старик, —

Охти!» — и, скорчась, слезы

Утер своей полой.

«Конечно, в доме худо! —

Мой витязь возопил. —

Скажи, не дай томиться:

Жива иль нет жена?»

Терентьич продолжает:

«Хозяюшка твоя

Жива иль нет, бог знает!

Да здесь ее уж нет!

Пришло тебе, боярин,

Всю правду объявить:

Попутал грех лукавый

Хозяюшку твою.

Она держала пристань

Недобрым молодцам;

Один из них поиман

И на нее донес.

Тотчас ее схватили

И в город увезли;

Что ж с нею учинили,

Узнать мы не могли.

Вот пятый год в исходе, —

Охти нам! — как об ней

Ни слуха нет, ни духа,

Как канула на дно».

Что делать? Как ни больно...

Но вечно ли тужить?

Несчастный муж, поплакав,

Женился на другой.

Сей витязь и поныне,

Друзья, еще живет;

Три года, как в округе

Он земским был судьей.

   1791

197{*}

Прелестна Грация, служащая Венере,

Или, по крайней мере,

Субреточка подобной ей,

Прими в знак дружбы ты моей

В подарок веер сей,

Могущий быть тебе заменою Зефира…

Когда Амур, властитель мира,

Или, ясней сказать, любовь

Прольет свой сладкий огнь в твою чистейшу кровь,

Когда он по твоим всем жилкам разольется

И новое твое сердчишечко забьется, —

Припадков таковых, Анюта, не страшись.

Прибегни к вееру, машись, машись, машись

И вмиг почувствуешь в крови своей прохладу,

Единую, увы, для ваших сестр отраду.

   1791 (?)

198. ПОДРАЖАНИЕ ПРОПЕРЦИЮ{*}

Вотще мы, гордостью безумною надменны,

Мечтаем таинства провидеть сокровенны

И в ясных небесах планету зреть свою!

С парфянами ли мы, с британцами ль в бою,

На суше ль, на валах перуны в них бросаем,

Когда и как умрем?.. увы, того не знаем:

Пределы смертного известны лишь богам!

Нет, не возможно знать в жару сраженья нам,

Тогда как смерть равно с обеих стран карает,

Кому бессмертных суд победы лавр вручает!

Мы ведаем лишь то, что рок неизбежим,

Что всюду с нами смерть, хотя ее не зрим,

И что погибельны везде ее удары:

Землетрясение, болезни, яд, пожары

Лишают жизни нас и в недрах тишины,

В той самой хижине, в которой рождены.