Полное собрание стихотворений

к тому ж над лысиною горной

повисла туча, словно черный,

набухший, бархатный мешок.

И тучу, полную жемчужин,

проткнула с хохотом гроза,

и был уютен малый ужин

в татарской хижине: буза,

черешни, пресный сыр овечий...

Темнело. Тающие свечи

на круглом низеньком столе,

покрытом пестрой скатереткой,

мерцали ласково и кротко

в пахучей, теплой полумгле.

И синим утром я обратно

спустился к морю по пятам

своей же тени. Неопрятно

цвели на кручах, тут и там,

деревья тусклые Иуды,

на камнях млели изумруды

дремотных ящериц, тропа

вилась меж садиков веселых;

пел ручеек, на частоколах

белели козьи черепа.

О, заколдованный, о, дальний

воспоминаний уголок!

Внизу, над морем, цвет миндальный,

как нежно-розовый дымок,

и за поляною поляна,

и кедры мощные Ливана,

аллей пленительная мгла

(приют любви моей туманной!),

и кипарис благоуханный,

и восковая мушмула...

Меня те рощи позабыли...

В душе остался мне от них

лишь тонкий слой цветочной пыли...

К закату листья дум моих

при первом ветре обратятся,

но если Богом мне простятся

мечты ночей, ошибки дня,

и буду я в раю небесном,

он чем-то издавна известным

повеет, верно, на меня!

30 июня 1920

Сон на акрополе

Я эти сны люблю и ненавижу.

Ты знаешь ли их странную игру?

На миг один, как стая птиц роскошных,

в действительность ворвется вдруг былое

и вкруг тебя, сверкая, закружится

и улетит, всю душу взволновав.

Я в первый раз Акрополь посещал...

Убогий грек со стразом на мизинце,

все добросовестно мне объясняя,

вводил меня в разрушенные храмы

своих непостижимых предков. Маки

алели меж камней, и мимолетно

подумал я, что мраморные глыбы,

усеянные маками, похожи

на мертвецов с пурпурными устами...

Мы миновали желтые колонны

и с вышины увидели окрестность.

Взглянул я вниз, и чудо совершилось...

То южное ли солнце подшутило

над северной, тоскующей душой,

иль слишком жадные глаза поэта

мучительно и чудно обманулись,

не ведаю... Но вдруг исчезли горы,

гладь синяя мерцающего моря

в цветущую равнину превратилась:

ромашек золотистые сердца,

и вдовий цвет лиловый и пушистый,

и колокольчики - я различал

в траве густой, лоснящейся на солнце...

Преобразились белые Афины.

Передо мной - знакомое село:

все - сизые, полуслепые избы,

кабак с зеленой вывеской, часовня,

да мальчики, играющие в бабки,

да жалобно мычащая корова,

да пьяница, и пьяный русский ветер,

вздувающий рубашку на спине...

А там, вдали, меж полем и деревней,

я вижу лес, как молодость, веселый,

березовый, бледно-зеленый лес,

и просветы тропинок своенравных...

Как хочется предаться их извивам,

блуждать, мечтать, срывать кору с берез

и обнимать янтарный, влажный ствол,

льнуть, льнуть к нему и грудью, и губами,

и кровь его медовую впивать!

Все вижу: блеск песчинки на тропе,

и труп крота близ горки чернозема,

и пестрого жука на черной шкурке...

А сам я (о, как сладко-совершенно

мне это чудилось!) - я сам стою

на деревенском кладбище, где дышит

так пряно тень черемухи склоненной,

где меж могил алеет земляника,

где сыплются ольховые сережки

на старые, горбатые кресты...

И нехотя очнулся я, и голос

поскрипывал, прилежно рассуждая

о стройности дорических колонн

и о былых властительных богинях.

Что мне до них? Я видел сон иной.

День увядал. Внизу горели окна.

На запад шли оранжевые тучи.

"Благодарю",- промолвил я поспешно,

и на ладонь услужливою грека

упало несколько монет дырявых.

Так - за мечту платил я серебром...

25 апреля 1919, Афины

Странствия

Ты много странствовал. Рассказ холодный твой

я ныне слушаю не с завистью живой,

а с чувством сложного, глухого сожаленья.

Мне горько за тебя. Скитался долго ты;

везде вокруг себя единой красоты

разнообразные ты видел проявленья,

и многих городов в записках путевых

тобой приведены бесцветные названья.

Но ты не испытал тоски очарованья!

На желтом мраморе святилищ вековых,

на крыльях пестрых птиц, роскошных насекомых

узор ты примечал, не чуя Божества;

стыдливой музыке наречий незнакомых

с улыбкой ты внимал, а выучил слова

приветствий утренних, вечерних пожеланий;

в пустынях, в городах иль ночью, на поляне,

сияющей в лесу как озеро, о нет,

не содрогался ты, внезапно потрясенный

сознаньем бытия... И через много лет

ты возвращаешься, но смотришь изумленно,

когда я говорю, что сладостно потом

о странствиях мечтать, о прошлом золотом,

и вдруг припоминать, в тревоге, в умиленье

мучительном не то, что знать бы всякий мог,

а мелочь дивную, оттенок, миг, намек,

звезду под деревом да песню в отдаленье.

14 февраля 1920

x x x

Над землею стоит голубеющий пар.

Почки лип озарили аллею;

и с нелепою песенкой первый комар

мне щекочет настойчиво шею...

И тоску по иной, сочно-черной весне

вдохновенное воспоминанье

ах, какую тоску! - пробуждает во мне

комариное это жужжанье...

20 февраля 1920

Football

Я видел, за тобой шел юноша, похожий

на многих; знал я все: походку, трубку, смех.

Да и таких, как ты, немало ведь, и что же,

люблю по-разному их всех.

Вы проходили там, где дружественно-рьяно

играли мы, кружась под зимней синевой.

Отрадная игра! Широкая поляна,

пестрят рубашки; мяч живой

то мечется в ногах, как молния кривая,

то - выстрела звучней - взвивается, и вот

подпрыгиваю я, с размаху прерывая

его стремительный полет.

Увидя мой удар, уверенно-умелый,