В часы забав иль праздной скуки,Бывало, лире я моейВверял изнеженные звукиБезумства, лени и страстей.Но и тогда струны лукавойНевольно звон я прерывал,Когда твой голос величавыйМеня внезапно поражал.Я лил потоки слез нежданных,И ранам совести моейТвоих речей благоуханныхОтраден чистый был елей.И ныне с высоты духовнойМне руку простираешь ты,И силой кроткой и любовнойСмиряешь буйные мечты.Твоим огнем душа палимаОтвергла мрак земных сует,И внемлет арфе серафимаВ священном ужасе поэт.
* * *
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змией,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содраганий!О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлишь ничемуИ оживляешься потом всё боле, боле —И делишь наконец мой пламень по неволе!
Сонет
Scorn not the sonnet, critic.
Wordsworth.
[58]Суровый Дант не презирал сонета;В нем жар любви Петрарка изливал;Игру его любил творец Макбета;Им скорбну мысль Камоэнс облекал.И в наши дни пленяет он поэта:Вордсворт его орудием избрал,Когда вдали от суетного светаПрироды он рисует идеал.Под сенью гор Тавриды отдаленнойПевец Литвы в размер его стесненныиСвои мечты мгновенно заключал.У нас еще его не знали девы,Как для него уж Дельвиг забывалГекзаметра священные напевы.
<На Булгарина.>
Не то беда, что ты поляк:Костюшко лях, Мицкевич лях!Пожалуй, будь себе татарин, —И тут не вижу я стыда;Будь жид – и это не беда;Беда, что ты Видок Фиглярин.
* * *
Шумит кустарник… На утесОлень веселый выбегает,[Пугливо] он подножный лесС вершины острой озирает,Глядит на светлые <луга>,Глядит на синий свод небесныйИ на днепровские брега,Венчанны чащею древесной.Недвижим, строен [он] стоитИ чутким ухом шевелит……Но дрогнул он – незапный звукЕго коснулся – [боязливо][Он шею] [вытянул] и [вдруг][С вершины прянул]