Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

22.1. Если есть в пословице мудрость – а как же не быть в ней мудрости, если и Аристотель говорил[142], что пословицы суть обломки древней философии, погибшей в эпоху величайшего упадка человечества, и что сохраняются они благодаря краткости и искусности? – приведем, конечно же, и пословицу, достоинство которой обеспечено величайшей древностью той философии, к которой она восходит, что и заставляет отнестись к ней с величайшим вниманием, ибо древние куда метче нынешних попадали в истину. 2. – Ну и где же эта поговорка и что она значит? – «Нет ни единого волосатого, который не был бы...» – подходящую концовку приладь сам к этому триметру[143]. Я же не буду говорить об этих ужасах – ни о вещи, ни об имени. Браво! Приспособил! И что же? Как она тебе? Ба, да это ведь истина! Реальная истина! Ясная, как день, сама по себе. И сколь много свидетелей влечет она за собой – и тех, кто готов сейчас воспользоваться ею, и тех, кто уже раньше ею пользовался! 3. Ибо потому пословицы и безсмертны, что ими постоянно пользуются и что непрерывна чреда вспоминающих их в связи со своими делами. Ибо пословицы свидетельствуют о том, что можно видеть в каждом из [определенного типа] событий, и свидетельствуют они об этом парадигмами.

23.1. И хотя дело обстоит именно так – Дион сочинил изумительную речь в защиту волос, – но если ритор[144] заявляет, что риторика имеет самое что ни на есть прямое отношение к искусству наряжаться[145], то следует ли еще как-то опровергать Платона? Или ты думаешь, что мойщики волос (τριχοβάπτας)[146] добьются того, что те будут выглядеть привлекательнее, если некий муж на эллинском языке будет прославлять в театре обладание ими? Полагаю, многие из тех, кто ходит в процессиях Кибеллы, благодарны Диону за эту его речь[147], а равно и те, кто бросает непристойные взгляды на жену соседа, ибо он излил свою речь на их головы, словно миро. Ибо люди по необходимости стремятся к тому, что почитается всеми, и особенно когда похвала исходит от известного человека. Таким образом, Дион возглавляет в нашем городе список людей, безвозвратно погибших. 2. Теперь спросим: уделом какого рода людей является лысина? Кого восхвалим мы вместо прелюбодеев? А восхвалим мы тех, кто в святилищах богов суть священники, пророки и служители[148]; тех, кто в школах суть учителя и воспитатели; тех, кто в армии – стратеги и таксиархи[149]. Везде это люди, уважаемые большинством за их ум, отличающий их от большинства. Что до меня, то я считаю аэда, которого Агамемнон оставил заботиться о Клитемнестре, человеком нашего рода[150]: едва ли бы он доверил человеку с волосами женщину из уронившего себя дома. 3. Веским аргументом в пользу нашего рассуждения является и опыт живописцев, когда они работают не с натуры, но находят соответствующее замыслу изображение в себе: если им заказывается образ прелюбодея или гомосексуалиста[151], то они выполняют свой заказ, рисуя человека с волосами. Если же их просят нарисовать философа или храмового служителя, то они изображают почтенного лысого человека. Таковы характерные черты каждого из типов.

24.1. Речь моя радует всех философов, священников и благоразумных людей, в ней благочестие богам и совет людям. 2. Если суждено ей будет распространиться и быть одобренной большинством, то придется уже власолюбцам стыдиться, а также – сделать свои гривы покороче да поскромнее, а равно и почитать тех избранных, которые не нуждаются в цирюльнике. Если все так выйдет, не хвалите меня за это: дело тут в самом положении вещей, так что даже [я -] косноязычнейший говорун выглядел достойно, сравнивая худшее с лучшим. 3. Если же речь моя вышла неубедительной, то вина за это ложится всецело на меня, потому что даже вместе с фактами я не смог устоять против безыскусного изящества Диона. И все равно, пусть бы – многой пользы ради – книга эта попала в людские руки!

К Пэонию

Речь при вручении дара[152]