Полное затмение

Ломбардец, не глядя на советника, возразил:

– У меня сложилось такое чувство, что возможное недовольство мсье де Моле тревожит камерленго.

Гийом де Ногаре смаковал сливовое пюре, дав себе время на размышление. Он не мог не воспользоваться этим удобным случаем, чтобы далеко продвинуться в деле объединения военных орденов, о чем страстно мечтал король Филипп. С другой стороны, сама мысль, что придется пожертвовать французским дворянином с безупречной репутацией, да к тому же другом детства короля, была ему невыносима.

– Как вы понимаете, мой славный Цуккари, я не могу единолично принимать решение. Речь идет о друге короля. Итак, я хочу убедиться, что верно истолковал ваши слова. Позвольте мне вкратце изложить то… на чем настаивает Святой престол. Мсье д’Отона просят дать разъяснения светскому суду по поводу двух свидетельств, относящихся к убийству сеньора инквизитора.

– Инквизиторскому суду, – поправил Ногаре банкир, с трудом сглатывая слюну.

– Простите, но речь идет об убийстве, а не обвинении в ереси.

Джорджио Цуккари поджал губы. Он прошептал:

– Нет… Речь идет, мессир, о Божьем суде. Убийца Флорена сознательно совершил непозволительное богохульство, заняв место самого Господа. Как вы понимаете, только Церковь имеет право оценить масштаб этого преступления.

Ломбардец, внезапно помолодевший, довольный, что выполнил столь трудную миссию, ушел. Ногаре допил виноградный сок. Что замышляют Климент V и его камерленго? Почему им понадобилось оспаривать суд Божий, который, по всей очевидности, всех устраивал? Почему они так горячо защищали память инквизитора, в чистоте помыслов которого все сомневались? Разве папство забыло о скандале, спровоцированном действиями Роберта Болгарина?* Почему убийство этой заблудшей овцы так взволновало их? Ногаре чувствовал, что это ловушка, но не мог понять, в чем именно она заключается.

Женское аббатство Аржансоль, Шампань, август 1306 года

Аббатство цистерцианок, основанное[26] в Молене[27] Бланкой Наваррской и ее сыном Тибо IV Шампанским, сначала служило приютом для монахинь из Льежа. Вскоре монастырь стал таким могущественным, что жители окрестных деревень стремились войти в состав независимого феода Молена, чтобы пользоваться покровительством монастыря. Так, Моранжис[28] в обмен на это присоединение отдал монастырю свой лес.

Закончился третий час*, когда мадам де Нейра вошла в прихожую. Молодая привратница-мирянка,[29] не привыкшая к светскому обществу и его манерам, сказала, сделав неловкий реверанс:

– Я сейчас позову нашу славную матушку, мадам. Или, возможно, приора. Я не могу предупредить вашу племянницу, я просто не имею права.

Од чуть не возразила сухим тоном, что ей все равно, кто из монахинь выполнит ее просьбу, лишь бы это было сделано быстро. Но она сумела подавить вспышку гнева, которая могла бы испортить все дело.

Путешествие было изматывающим. Приехав накануне поздно вечером, Од смогла найти лишь одну грязную таверну, чтобы переночевать. Город Реймс был слишком далеко. Нечего было даже думать, чтобы отправиться туда. У нее чесалась спина, а это доказывало, что она подхватила блох, перепрыгнувших на нее с дрянной соломенной циновки, на которой она всю ночь ворочалась, так и не сомкнув глаз.

Странно, но жизнь порой выбирает такие извилистые тропинки, что, идя по ним, теряешься в догадках. Гонорий, дорогой Гонорий! Почему он вдруг перестал строить козни, которые наверняка позволили бы ему занять Святой престол? У него были власть и средства. У него хватало для этого золота и ума. Да, ума. А ведь только безжалостный ум камерленго Бенедетти Од считала равным своему уму. Если он пренебрег Светом, значит, Тьма подходит ему больше. Губы Од растянулись в прелестной улыбке. Дорогой Гонорий, единственное поистине радостное воспоминание в ее жизни…