Полнолуние

Свет фар трудно пробивал густую массу поднятого на крыле снега. Вернее, даже не пробивал, а лишь неглубоко входил в нее и растворялся. Силы у него хватало на какие-нибудь десять шагов. А дальше было мутно. Не черно, не бело, а именно мутно, как на дне омута, когда, нырнув туда, вдруг открываешь глаза. Иван не хотел заглядывать в эту муть, а тем более за нее. Он докопал канаву до границы света, потом опять пошел обратно, орудуя лопатой и прогребая новую канаву. Лопата, его старая испытанная лопата, повидавшая и грязь, и мерзлоту, и снег, глухо звякала и скребла по льду, с осени накрепко запаявшему землю. Он никогда не выезжал из гаража, не убедившись, что лопата с ним. Даже летом. Даже в поездку на нефтебазу, чтобы заправиться.

Если есть с собой лопата, ему ничего не страшно. Его еще никто и никогда не буксировал. Если бы это случилось, он стыдился бы так же, как если бы лошадь поставил в оглобли задом наперед. Он всегда сам выбирался из ухабов. В дорогу его ни разу не сопровождал трактор, как сопровождал других. И никогда его не встречал трактор где-нибудь на середине пути к дому. Других встречали, потому что не верили в их умение и ловкость ездить по таким дорогам. А в него верили. И если он уходил рано утром и хотел вернуться домой, он обязательно возвращался в тот же день. Разве только занимал у другого дня несколько часов. Всего несколько…

Он еще продвинулся на десять шагов вперед. Еще на десять шагов ближе к дому. Передние колеса снова уперлись в сугроб, и задние легко и охотно пробуксовали на прошлогоднем льду. Обрадовались, называется!..

И снова он копал, и снова продвигался вперед на десять шагов. Пять раз… Пятьдесят шагов… Сколько же еще осталось этого проклятого заноса?

Под полушубком взмокла спина. Лицо, иссеченное снегом, горело, как от крапивы. Только глазам было холодно. Казалось, вместо глаз были вставлены ледяные кругляшки.

Иван продвинул машину еще на десять шагов. Из кабины больше не хотелось выходить. В кабине было тихо, тепло от работающего мотора. На щитке мирно просвечивали лампочки. Только лобовое стекло, залепленное снегом, казалось бельмом на глазу. Это бельмо впервые заставило его подумать о безысходности. Он поспешно выбрался из машины, чтобы очистить стекло, хотя это было и ни к чему — ведь по канавкам и слепой может вести машину, не собьется. Снег к стеклу прикипел. Иван снял рукавицы и стал оттаивать его ладонями. Ладони скоро потеряли чувствительность.

«Этого еще не хватало!» — подумал он и стал оттирать ладони снегом. Посетовал, что из-за слепого стекла, чего он никогда не переносил, потерял мужество. Хотя на минуту, но потерял. А он не может его терять ни в каком положении.

И он снова взялся за лопату. Теперь он попробовал копать и за черту света, но пока он шел вторую канаву, первую почти до краев забило снегом.

Иван выключил мотор, сколько же надо горючего, чтобы он все время трепыхался? Сбросил полушубок, накинул его на радиатор, оставшись в свитере, который связала ему жена. Ветер охватил его мокрые плечи, захолодил лопатки, но он стал энергично копать, теперь уже и для того, чтобы согреться. Свитер был, конечно, хорош, но только не на ветру. Ветер продувал его насквозь. Но если работать, этого не замечаешь и не кажется, что ты вовсе голый.

Иван все еще был уверен в себе и спокоен и не думал больше о безысходности. Ему и в голову не приходила мысль, что выхода из этой снежной кутерьмы у него нет, что, сколько бы он ни копал, он все равно не прокопает всей бесконечной дороги до своего села. Он верил, что никогда не был слабее стихии, и стихия никогда не оставалась непобежденной.

Иван не искал другого выхода, кроме того, что должен копать. Назад он уже не мог и двинуться — дорогу забило так, что никто бы и не поверил, что он недавно тут проезжал. Деревень поблизости не было, он это знал. Идти одному вперед, бросить машину? Остаться один на один с ошалелым ветром, на шаткой земле, которая вдруг начала крутиться внутри своего снежного покрова? Нет, он не мог остаться один. Он силен, когда он вместе с машиной. Они ведь понимали друг друга с одного движения.

Он распрямился, бросив последнюю лопату, стащил с радиатора полушубок. Тот изнутри был теплый.

«А теперь можно подержать мотор на газу, — подумал Иван, залезая в кабину. — Вот так будем друг друга по очереди согревать».

Даже сквозь вой и свист ветра было слышно, как тяжело скрипел снег под колесами. Значит, становилось морозней. Это уж не так плохо: может, перестанет пуржить. Вот ведь располыхалось!..

Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он выехал из города, и сколько еще осталось до утра. Без часов время как будто не существовало. А может быть, это и лучше?

Плечи пыли от усталости, а ног он просто не чувствовал, они были невесомы от одолевшей их тяжести. Удивительно, как еще слушалась его машина, так охотно двигалась шаг за шагом.