Полнолуние

Держась за обледенелый кузов, Иван дошел до кабины, с трудом открыл пристывшую дверку и, никак не попадая ногой на подножку, оскальзываясь, долго взбирался на сиденье.

В нем все отупело от усталости, и потому все, что было вокруг, стало безразличным.

Лобовое стекло тускло белело. Но это уже не раздражало его. Он включил зажигание. Мотор жил и работал. Значит, должен жить, действовать и он, Иван Батухтин.

ЧУВСТВА НЕ УСТАЮТ

1

Ждать было глупо. Ни один самолет в такую погоду не поднимется. Если в тумане нельзя ничего разглядеть, что тут надеяться на полет.

Но она упрямо стояла перед широким окном, в частых переплетах рамы, упорно глядела в белый туман и не хотела думать ни о том, как она смешна в своем упрямстве, ни о том, что рано или поздно ей придется возвращаться обратно в город.

Комната, в которой она стояла перед тем окном, называлась залом ожидания. Три метра в ширину, четыре — в длину. В углу — бачок из потускневшей оцинкованной жести. Диван деревянный. Над ним — карта лесного края, перечеркнутая стремительными линиями авиатрасс. Рядом с картой — подробное расписание, названия пунктов, номера рейсов, часы, минуты. В верхнем правом углу карты, среди зеленого моря тайги, — белая точка, обозначавшая лесное селение со странным названием Поляна Чигирина.

Самолет должен донести ее туда.

Была карта, и было подробное расписание, и был аэродром с самолетами на гравийных дорожках, и были летчики, которые где-то рядом тоже ждали и томились. Но был туман, и никто ничего не мог поделать.

— Все ждем? — спросил вошедший начальник аэропорта, мужчина лет сорока пяти. На нем обычный темно-синий пиджак, широкие, не по нынешней моде, брюки, красная рубаха на «молнии», но фуражка летная — с серебряными крылышками на помятой тулье. Она хорошо знала начальника аэропорта, ведь не раз уже летала отсюда.

— Жду, — сказала она, оглянувшись, и тихо вздохнула.

— Что-то вам не везет, — заметил начальник аэропорта, оглядывая ее и едва заметно останавливая взгляд на ее животе, чуть приподнимающем пальто. — Летом однажды вам, помню, тоже пришлось долго ждать из-за дождя.

— Пришлось, — опять вздохнула она. — Ну что там с погодой?

— Кто бы мне сказал, откуда этот проклятый туман!

— Может, билет продадите? Все-таки спокойнее ждать.

— Отчего же, продать можно, — засмеялся начальник порта ее наивной вере, что если билет в кармане, то самолет обязательно поднимется в воздух.

Она тоже засмеялась, отметив про себя, что, кажется, в самом деле поверила в силу билета, когда он в кармане.

Скоро начальник аэропорта вернулся с билетом и, вручая его, засмеялся:

— Ну, теперь спокойнее?

— О да! — сказала она. — Теперь все в порядке.

В глазах ее, черных и крупных, исчезла грусть, лицо посветлело, оно стало нежнее, женственнее, потому что сгладились упрямые линии, старившие и огрубляющие его.

Летчик шел через поле к биплану, высоко задравшему нос с маленьким черным, точно игрушечным, пропеллером. Он шел вразвалку, споро, уверенно и спокойно. Его крепкие плечи энергично двигались в такт шагам. Голова в кожаном шлеме казалась слишком маленькой на его крепкой шее и крепких плечах.

Она едва поспевала за ним. В ее положении было трудно шагать так быстро, да она еще боялась оступиться.

Она не видела лица летчика, но оно ясно представлялось ей: мужественное лицо смелого человека, решительное и хмурое. Да, хмурое. Героические люди всегда представлялись ей именно такими: под насупленными черными бровями хмурые, на все готовые глаза.

Летчик подошел к самолету и оглянулся. Она изумилась, увидев его совсем юное лицо со светлыми бровями, из-под которых глядели спокойные, чуть насмешливые карие глаза, глядели чуть снисходительно, как на человека с причудами.

— Дайте чемодан! — сказал летчик и, став на крыло, мокрое от осевшего тумана, молча поставил чемодан, помог ей взобраться в «салон», потом легко влез к себе. Нагнувшись через борт, о чем-то поговорил с механиком и надвинул верх фонаря кабины.

«Салон» был двухместный, весь уставленный железными ящиками с кинолентами. Поверх ящиков лежал кожаный мешок с почтой. Она села лицом к кабине, положила ноги на кожаный мешок. Перед ней за стеклом был затылок летчика. Под срезом шлема виднелись белые, должно быть, мягкие, нежные волосы.

Она видела, как руки летчика трогали какие-то рукоятки на щите. Потом летчик поправил свой шлем и откинулся назад. Самолет вздрогнул раз-другой, и его забила крупная ровная дрожь. И вот медленно поплыло назад низкое здание аэровокзала под серой драночной крышей и еще такие же низкие серые домики. На крыльце одного из них — начальник аэропорта в своей летной фуражке с серебряными крылышками на помятой тулье, рядом механик в синем комбинезоне. И жухлая серая трава по краю дорожек — неопрятные космы старухи осени.

2

Была низкая облачность, и самолет летел, прижимаясь к земле. Она видела внизу близкую землю, ощетинившуюся вершинами деревьев. Деревья сливались в унылую темно-зеленую массу леса. В низинах еще стоял туман, и его белеющие обманчивые озера казались окнами в другой, солнечный мир.