Полнолуние

— Придет, — сказал ей дедушка Тукай, загадочно попыхивая трубкой. — Он не может, однако, не прийти.

— Прибежит, — заверил Сашка-радист и снова, как вчера, странным взглядом оглядел ее, такую не здешнюю, не таежную. — Вот только не взбесились бы распадки… Да хотя ему море по колено!

О Петре говорили с затаенным восхищением, она это уловила сразу, говорили так, будто он на короткой ноге с самой тайгой, безбрежной, непонятной и неприветливой.

И она поверила, что он придет.

Потом, когда оставалось меньше часа и он не пришел, она села писать письмо. Саша-радист пытался успокоить ее, рассказывая о том, что такое взбесившиеся распадки, но она не слушала его. Потом Саша сказал:

— А вы оставайтесь у нас. С весны тут будет много народу. Загудит тайга… Завод будут строить. Врачи потребуются. Врач и теперь нам нужен. Оставайтесь.

— Я гинеколог, Саша. Что мне тут делать? У вас нет ни одной женщины.

Саша сконфуженно замолчал и, тихо, незаметно исчез.

Она сидела у стола перед окном, писала и не слышала, когда Петр открыл дверь. Она почувствовала, что он тут, рядом.

Худое красное лицо его было чисто выбрито. С рваной его одежды на пол текла вода. Стекла очков были в трещинах, за ними она увидела его синие глаза, спокойно-упрямые, еще более добрые из-за страшной его усталости. Но когда она посмотрела в его глаза сквозь сетку трещин на стеклах, ей показалось, что они улыбаются.

Он снял рваную одежду и осторожно повесил на гвоздь, вбитый в стену. Она поняла по этим будничным его движениям, что он вовсе не рад ей.

«Зачем приехала сюда?» Этот вопрос к себе заставил ее содрогнуться. С болезненной ясностью она увидела всю нелепость приезда сюда, всю нелепость того, что он ночью бежал на лыжах по талой тайге, через распадки, которые, наверно, уже взбесились, через сопки, скользкие от воды и льда. Она же совсем не нужна ему!..

Почему тогда она не подумала о том, что он прошел за ночь два десятка таежных километров? Почему ее обидели его спокойные движения и почему она не увидела в них страшную, сверхчеловеческую усталость?

В этом она раскаивалась потом, а сейчас сказала почти равнодушно:

— Я улетаю…

Петр поднял на нее беспомощные глаза. Но ей не жалко было его, ни капельки не жалко!

Одеваясь, она спросила без интереса:

— Ну как, много открыли фосфоритов?

Он оживился, и лицо его перестало быть усталым:

— Знаешь, это неслыханные богатства! Это такой клад…

— Ты доволен?

— Не то слово, Надя, — «доволен». Это чувство ни с чем не сравнимо.

— Даже с любовью?

Он помолчал, смутно догадываясь о ее душевном состоянии и о том, что ждет его. Но сказал убежденно:

— Даже с любовью. Понимаешь, природа экое чудо сотворила! И оно так нужно людям…

Она с жалостью подумала о нем как о человеке ограниченном, человеке несовременном и скучном. Удел таких — работа, открытия, жизнь не для себя. И ей вспомнился врач-ординатор, ее самый настойчивый поклонник, веселый, неунывающий, не очень-то прилежный в работе, но в общем знающий парень…

Когда шли к посадочной площадке, она говорила Петру, притихшему, встревоженному:

— Знаешь, Петр, так жить, как ты живешь, страшно. Тайга, тайга… Ничего для себя. Вот так пройдет вся жизнь. Радости откладываются на будущее. — Так часто ей говорил врач-ординатор Роман Семенович. — От жизни надо брать как можно больше, — повторила она слова Романа Семеновича. — Тогда жизнь будет по-настоящему интересна. — Это она сказала уже от себя.

Петр шел рядом валко, как медведь, и во всей усталой фигуре его была озабоченность и тревога.

— Нет, Надя, — сказал он. — Я все это понимаю иначе. Жизнь должна быть осмысленной. Человек должен думать, что он оставит после себя. Что успеет сделать. И успеть можно много…

— Агитки, — сказала она небрежно, как любил произносить это слово Роман Семенович. — Обидно, что мы часто живем не так, как хотим.

— Я живу как хочу. И хочу жить только так, — сказал Петр спокойно и упрямо.

…Когда поднялся самолет, она взглянула на залитую солнцем Поляну Чигирина, на маленькие фигурки людей, махающих ей вслед. Не махал только один человек. Она знала — это был Петр.

Роман Семенович был чуть постарше Нади. Неизвестно, когда и на каком вокзале он оставил чемодан с юношеской романтикой и не вернулся за ним, то ли поленившись, то ли сознательно.

Надю он поражал практичным, деловым отношением к жизни. Зарабатывал он не ахти сколько, но у него была отличная квартира и новейшая мебель. Был «Москвич», превосходно сохранившийся. Он был привязан к больнице, квартире и машине. Любил Надю и был уверен, что она станет его женой. Надя подумывала, наверно, что это так и будет, и не жалела. Что ж, Роман Семенович — человек положительный, жить с ним будет легко и просто.

Он каждое утро заезжал за ней на машине, вечером ждал ее и отвозил домой. Так изо дня в день… Однообразно, порядочно, скучно…

Скоро все это осточертело. Снова потянуло к Петру. «Ах, Петр, Петр… Почему ты не удержал меня тогда? Как теперь вернуться к тебе?»

Но она не умела долго раздумывать…

На Поляне Чигирина, когда она прилетела туда во второй раз, вовсю шли строительные работы.