Полнолуние

Мы все живем в общежитии, живем одинаково. Все у нас ясно и просто: как у тебя, так и у всех; как у всех, так и у тебя. А вышла Дуся замуж, и сразу что-то отделило ее от нас. У нее теперь свои заботы, непонятные нам. Теперь и простои, оказывается, сильнее всего бьют по Дусе.

У меня часто так бывает: думаю, мучаюсь и вдруг придумаю. И смешно потом: чего кровь себе портила, когда так просто?

— Девочки, — говорю я, — девочки, мы отремонтируем Дусе дом. Что это нам стоит? Поработаем выходной, и все.

Какой гвалт поднимается: как раньше не могли додуматься. Вынудили Дусю на халтуру. Дуся растрогалась до слез. Часы простоя показались нам не такими уж длинными.

Вечером Дуся подходит ко мне, потупившись, спрашивает:

— Как же мне, Рита, быть? Я ведь обещала…

— Ты о чем?

— Да о той кухне…

— Разве ты не поняла? Ведь договорились же!

— Договорились. — Дуся мнется. — Но я обещала!

— Обещала! Ну, ладно, раз обещала, то сходи, только не бери деньги.

— Меня примут за ненормальную. Или за вымогательницу. Ну что мы боимся денег? Они нам нужны! Вам легко… А у меня семья…

— Да соберем мы, дадим тебе. Сколько надо? Неужели ты нам перестала верить?

— Нет, я так не могу. Я лучше уйду из бригады.

— Сумасшедшая. Ну, разве ты не сумасшедшая?

У меня не нашлось других слов ответить Дусе.

Дуся моя подруга. Давно… Нас в один день привезли в детский дом. Незадолго до этого у меня умерла мама, а отца я не помнила. Говорили, он скитается по сибирским стройкам. У Дуси, которая сразу же показалась мне какой-то взрослой, понимающей, было все наоборот: она не помнила мамы, а жила с отцом, водолазом. Он утонул. Так мы оказались вместе. Кровати наши стояли рядом, учились мы в одном классе. И дружили — водой не разольешь. Но не сразу я поняла, какие мы разные. Она скучала по отцу и во всех мужчинах хотела увидеть его, а я скучала по маме. С отцом она привыкла быть хозяйкой, была сообразительна, запаслива, недоверчива, умела таиться. Я же во все, о чем мне говорили учителя, верила, признавала только учебу, не задумывалась над тем, что происходит вокруг, и всякий свободный час тратила на работу акварельными красками.

И когда мы ушли в самостоятельную жизнь, противоположность наших характеров сделалась еще заметней.

4

Двое входят в комнату, где я работаю. Оба в военной форме, но без погон. И вот спектакль: дружно щелкают каблуки, руки по швам, в один голос гаркают:

— Прибыли в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!

Один — высок ростом, строен, белокур. Другой — чернявый, сбит крепко, хотя ростом и неудавшийся. Белокурый глядит открыто и доверчиво. У чернявого в карих глазах — вызов и лукавство.

— Это что еще за артисты? А ну, кругом…

Опять щелкают каблуки. Парни повертываются ко мне затылками. У белокурого узкая спина и тонкая мальчишеская шея. У чернявого — лопатки распирают гимнастерку, плечи покаты, шея короткая, крепкая.

Я вхожу в роль и командую:

— Шагом марш! Доложить по одному!

Парни, толкнув друг друга в дверях, выходят.

Первым возвращается белокурый. Сохраняя доверчивую серьезность, докладывает:

— Сержант запаса Николай Сиверцев! Направлен отделом кадров.

Чернявый говорит спокойно-деловито:

— Сергей Молоков.

И когда я пытаюсь вернуть его и, что называется, разыграть спектакль до конца, Сергей говорит чуть покровительственно:

— Не надо, сестренка! Два года руку от виска не убирали. Спать ложились — и то виском на ладонь.

Да, Сергей, похоже, мужичок с хваткой. Я это сразу сообразила, с ним шутки плохи, держи ухо востро…

— Вот что, ребята, — говорю я. — Не по адресу вы попали. У нас женская бригада. Иль вам все равно?

— Все равно! — сказал бесхитростно Николай, доверчиво, юношески открыто улыбнувшись.

— Не скажи! — протестует Сергей Молоков. — Профессию в ручки и в придачу — по невесте. Верно говорю?

— Гляди-ка, какие подходы имеете! — удивляюсь я. — Только чур: не обижаться. Спрос будет настоящий. Всякие штучки ни к чему. Ясно?

— Вполне. Кто нас будет учить? — Сергей строго глядит на меня.

Я зову Таню-маленькую, она у нас после Дуси по мастерству была первой. Дусе мне не хотелось отдавать ребят. Чему она их научит?

Парни выжидательно глядят на девушку в комбинезоне, в красной косынке, кое-где помеченной белыми капельками цинковых белил. Говорят, мал золотник, да дорог… А Тане и цены не было. Что колер выбрать, что виртуозную работу выполнить под дуб, под мрамор. И подружка верная.

Таня морщит носик и, моргая серыми большими глазами, спрашивает:

— А дальтонизмом вы не страдаете?

Николай удивляется, не понимает или не знает, что это такое, а Сергей говорит:

— Ваши милые веснушечки на носу рыжеватого цвета… Так что…

Таня сердито смотрит на Сергея, но кивает в сторону Николая, бросает:

— Беру этого! — и скрывается.

— Идите за ней. Что же стоите? — говорю я Николаю. А он все глядит на дверь, в которой проворным мышонком скрылась Таня.

— А я хочу с вами, — угрюмовато признается Сергей.

— Что ж, желание, говорят, половина пути к цели, — вспоминаю я где-то вычитанные слова. — Вечером познакомлю с заповедями нашей бригады. Мы хотим стать ударниками комтруда.