Полнолуние

Она исчезла с глаз, бросив сестренку на произвол судьбы, и как только Эдгар упустил из виду блуждающий огонек Джемаймы, он вмиг прозрел. Увидел во плоти свою несбыточную мечту, чудом воскресшую и очеловеченную – она предстала перед ним в лучезарном ореоле, созданном его воображением, хоть и пряталась в облике маленькой девочки. Как нарочно, в этот день Элеоноре вздумалось нарядить ее в белоснежное платье, кружевное и почти старомодное, и Лаура до неправдоподобия напоминала его дочь Магду в детстве: такие же струящиеся светлые волосы и ясные голубые глаза, устремленные ввысь. Этот возвышенный взгляд роднил ее с Магдалиной и в то же время разлучал: в нем было нечто новое, индивидуальное. Такого чистого отражения неба в глазах, такой головокружительной синевы Эдгар еще не встречал в своем роду: его собственные глаза были непроницаемы, как сумерки или ночной туман, и лишь изредка в них проглядывал лунный луч. Глаза его сестры переливались, как бурлящий ручеек и покорно менялись в зависимости от направления потока его мыслей. Глаза же дочери Магдалины, эти тающие льдинки, всегда полнились тоской, сначала смутной и сладостной, а со временем испепеляющей, и видели небо лишь как тень на снегу. Только Лаура, девочка четырех с половиной лет от роду, воспринимала небо во всей его полноте и беспредельности, ничуть не задумываясь о том, что кроется в глубине этой манящей синевы. Это дитя смотрело на своих самоуверенных сверстников с беспомощной, подавленной завистью – ее тоже притягивали небеса, однако, в отличие от Магды, она не искала там иных необозримых далей. Она просто мечтала взлететь, но была прикована к земле истинно человеческим страхом высоты. Лаура стояла на островке своего врожденного одиночества, затерянная в толпе и неразгаданная, переступая на месте неловкими ножками, отчего ее белые носки с помпонами сползли на запыленные туфельки. Эдгар не верил в реинкарнацию, но его родительский инстинкт признал в этой неприкаянной девочке родственную душу, слабый отголосок его собственной души, заблудившийся в веках, свою плоть и кровь. Однако прежде, чем избрать маленькую Лауру наследницей своей вечности, он решил испытать силу ее духа.

У Эдгара уже не оставалось терпения таиться в тени, и он шагнул в ее безоблачную жизнь, прямо на открытый солнечный свет. Он подхватил на руки свое сокровище и, прежде чем она опомнилась, легко подкинул вверх. Ее платье взметнулось белым облаком, и ему на миг показалось, что она сейчас безвозвратно улетит в небо. К тому моменту, когда он поймал Лауру, его объятия успели узнать в ней нежные очертания той девочки, которую он когда-то баюкал, и теперь Эдгар въедливо вглядывался в Лауру, как будто надеясь вызвать призрак в ее глазах.

– Hi sweetie, – ласково сказал ей Эдгар на своем прекрасном английском, слегка смягченном славянским акцентом, его шипящие польские нотки прозвучали вкрадчивым полушепотом. – Как тебя зовут, девочка?

– Лолли, – ответила она простодушно, но с тайной томной запинкой, при этом облизав губки, будто леденец.

К несказанному ликованию Эдгара она ничуть не испугалась его объятий. Лаура лишь слегка поерзала у него на руках, устраиваясь поудобнее, и немного отстранилась, чтобы рассмотреть незнакомца – она не могла охватить его лицо разом. Рассеянный детский взгляд уловил лишь разрозненные черты, которые сливались в нечто ослепительное, как солнце, на которое нельзя глядеть без боли. Лаура засмотрелась на длинный локон, сползающий к нему на глаза и искрящийся светлым пламенем, и не заметила ни траурного наряда Эдгара, ни влекущего мрака в омуте его глаз, чья зеркальная поверхность сейчас отражала ее лазурное небо.

А Эдгар, обнимая эту обреченную девочку, прозревал ее лицо, зыбкое и текучее, как вода: мелкие неопределенные черты, вздернутый носик почти без переносицы, как и у всех детей, белесые брови и круглые глаза, уголки которых уже начали удлиняться, а также пухлые губки бантиком. Лицом она, пожалуй, напоминала Элеонору, а та Эдгару никогда не нравилась, хоть и считалась красавицей. Однако это неотвязное сходство девочки с матерью не отпугивало его. Лаура была всего лишь чистым листом бумаги, скользящим наброском его образа, белым воском в руках, теплым и мягким, из которого Эдгар мог вылепить свое безукоризненное подобие.

– Послушай, Лаура, – сказал он тягучим медовым голосом, – хочешь пойти со мной? Мы улетим далеко-далеко, где тебя никто не сможет найти. Ты увидишь высокие замки, глубокие озера, снег и облака под твоими ножками…

Девочка призадумалась, стараясь представить себе снег – какой он на ощупь и на вкус, – а затем отрицательно покачала головой.

– Нет, – ответила он, глядя куда-то мимо него, и Эдгар словно увидел ее глазами уютную детскую, где рядом стоят две кроватки. – Если я уеду, Джемми будет плакать.

Эдгар с умилением улыбнулся ее рассудительности, хотя на его безупречном лбу нарисовался намек на хмурую складку.

– Хорошо, – произнес он, намеренно придав голосу еще больше манящей убедительности. – А если мы и Джемми возьмем с собой?