Полнолуние

Лариса промолчала. Сомов нарочно не сказал, что немолодая учительница, педагог старой закалки, не просто так рискованно пошутила. Она открыла тетрадь и показала всему классу его каракули. А потом кто-то стащил тетрадь и прицепил на доску в коридоре, где обычно висела рисованная стенгазета с карикатурами на школьных двоечников и хулиганов. Позже, уже по окончании школы, Лариса случайно узнала: первым делом, возбужденным Виктором Сомовым, как только он устроился на службу в НКВД, было обвинение той самой учительницы в подготовке покушения на товарища Сталина. Позднее в газете напечатали: разоблаченная заговорщица имела буржуазные корни, втайне ненавидела советскую власть, знала английский язык. И как английская шпионка переводила на английский подрывные, написанные троцкистами пасквили и переправляла их за границу.

Что ж, он именно сейчас вспомнил ту историю.

— Отдохни, Юра. Пока тепло и не темно, побегай на улице. Подыши воздухом, наберись сил. Математику сделаешь, я проверю, и сядем ужинать. Потому что у меня тоже кипа тетрадей, а там такая тайнопись…

Лариса махнула рукой, будто призывая всех не морочить голову. Юра любил, когда разрешали сделать паузу в уроках, подхватил легонькую курточку и побежал во двор. Оглянувшись ему вслед, Сомов тяжело прошелся, загремел табуреткой, сел, чтобы смотреть прямо на жену. Та, в свою очередь, отодвинула небольшую стопочку тетрадей, откинулась на спинку стула, поправила белую шаль на плечах, скрестила на груди руки.

— Что случилось? Только давай без ненужных вступлений, Виктор.

— Не мой метод. Правильно придумала пацана отправить. Я сам собирался выгнать.

— Выгнать?

— К словам не цепляйся. — Сомов кашлянул. — Я скажу, но он не должен знать, пацан. Ты должна. Вовк сбежал из мест лишения свободы, Лариса.

Она порывисто встала.

Слишком резко дернула стул, он не удержался и упал. И показалось — грохот от падения потряс комнату. Содрогнулась и сама Лариса. Сняла очки, положила на стол перед собой, уперлась сжатыми кулачками в столешницу, опустила голову, избегая взгляда Виктора. Затем, уже спокойнее, вернула очки на место. Подняла стул за спинку. Села, устроила на поверхности стола острые локти, сплела пальцы рук перед собой. Могло создаться впечатление — она молится. Даже самой Ларисе на короткий миг так представилось, потому что она спросила то, о чем обычно просят у Бога, услышав такое:

— Жив?

Видно, Сомов ожидал такой реакции, потому что к тревоге прибавилась нитка удовольствия.

— А тебе бы как хотелось?

— Смерть Игоря мне точно не нужна. Я вообще против, чтобы умирали люди.

— Война.

— Мне война тоже не нравится. То есть… Извини…

— За что?

— «Тоже» — не то слово. Не годится. Люди, конечно же, умирают не только на войнах. История знала болезни, эпидемии, голод. Немного больше, чем десять лет назад, мы такое поветрие пережили. Но эпидемию можно остановить, если начать лечить людей. Голода не будет, если всем дать поесть. Кого нужно вылечить или накормить, чтобы остановить войну?

— Ты учитель математики, Лара. Не политик, не философ. Я видел философов. Очень далеки от народа, очень. Потому трудовой лагерь для них идеальное место. Приближает людей к их настоящим потребностям максимально.

— Игорь тоже там был, верно? А он не философ.

— У нас не обязательно много философствовать, чтобы стать врагом народа. Особенно когда народ воюет с фашистами. На войне лучше меньше думать. Задумаешься больше, чем нужно, — станешь на вражескую сторону. В окопах не забивают себе головы глупостями, Лара. Там другие задачи.

— Ты говоришь так, будто сам сидел в окопах.

— Во-первых, я на фронте все-таки был. И ты это знаешь. Во-вторых, у каждого свой участок фронта и он защищает его так, как приказывает партия. Это тебе тоже известно.

— Партия приказала тебе посадить Игоря в лагерь?

— По приказу партии я разоблачаю врагов, Лара. Кстати, хочу тебе напомнить, раз уж мы завелись. Твой бывший муж — не враг.

— Ты признаешь это?

— Я никогда такого не утверждал, Лариса.

Сомов, тихо поскрипывая кожей сапог, пересек комнату, сел напротив жены, закинул ногу на ногу. Достав папиросы, хотел закурить — но передумал, примостил коробку на столе, накрыл рукой, похлопал ладонью. Повторил:

— Никогда не говорил я, что твой бывший — враг. Знаешь почему? Потому что, если бы он на самом деле был врагом, не загремел бы на пять несчастных лет. Он бы прямо там, на фронте, предстал перед военно-полевым судом. А потом, по приговору, — к брустверу. Законы военного времени, должна понимать.

— Почему же он тогда сидит?

— Уже не сидит. Бегает. Сделал себе только хуже, но про это в другой раз. Ему советская власть дала шанс, Лариса. Остановила за полшага от настоящей измены родине. Отправила на перевоспитание. Отсидел бы, повалил лес на благо народного хозяйства. Времени подумать достаточно. Теперь все поменялось.

— Как именно?

— Игорь Вовк сбежал. Значит, вне закона. Если не подохнет где-то в тайге, а каким-то чудом выползет, — его могут застрелить когда угодно.

— А если не застрелят?

— Добавят за побег. Это минимум десять лет.

— Вдруг не поймают?