Полнолуние (рассказы)

— А что, своего ума, что ли, нет? Я много думала о жизни, когда это со мной случилось. И сейчас все время думаю… Ну почему, почему, скажи мне, так получается? Я вот до смерти хочу стать врачом, и не потому, что у меня мама врач, а потому, что это мне нравится. Без этого я не могу жить. И я не попала в институт и буду год терзаться, а может, и вообще не попаду никогда, потому что я уже боюсь каждой буквы, каждого слова, когда пишу.

— Ну что ты, и ничего нет трудного…

— Ладно, погоди… Я не попаду, хотя верю — из меня получился бы врач. Настоящий! Я ведь с мамой иногда поддежуривала. Никто и не подумал, что я не медик: болезни знаю, лекарства. И мама говорит — умею с больными обходиться. А попадет в мой институт тот, кому все равно куда попадать, но он не боится русского языка, и только в этом его преимущество. И будет врачом, всю жизнь будет, хотя никогда не мечтал быть им и мог бы преспокойно обойтись без кабинета, который как храм, без белого халата, без красного креста, символа милосердия и любви к человеку.

— А что делать? Вот у меня…

— Что делать? Не смиряться! А ты смирился.

— А как мне быть? Тебе хорошо, ты можешь ждать хоть десять лет, а я не могу. Сама знаешь… — Он подумал, что, так же как и она, считает себя обойденным.

— А я разве не понимаю тебя? Еще как понимаю! Но почему у нас так получается? Почему не знают, не понимают и не хотят знать и понимать, что я очень хочу, чего ты очень хочешь? Ну почему? Разве нельзя сделать так, чтобы понимали?

Он пожал плечами. Он этого не знал. Почему он все-таки не попытался этого узнать? Смирился со своей участью? А если ему нравится то, что он делает? Разве не может быть так? Разве плохо, что он печет булки и они по душе пришлись всему поселку?

— А если человеку нравится другое? Не то, о чем он мечтал… — сказал он, стараясь найти для себя правильный ответ.

— Другое? — возмутилась Тоня. — Значит, он предал свою мечту. Значит, он тряпка, потому что не выдержал.

— Легко судишь…

— Легко? А ты…

Тоня нахохлилась, как курочка на ветру, на лице ее были решимость и безусловная ясность мысли. Но она не успела сказать все, что хотела. Открылась дверь, и голос матери спросил:

— Ты не одна?

— Не одна, — ответила дочь, сердясь, что ей не дали досказать. — Это Тимофей Прохоров. Помнишь, я тебе говорила? Учились вместе.

— Тоже не поступил?

— Нет, он не подавал. Он после восьмого ушел из школы.

Тимофей отметил, что между матерью и дочерью много общего: и в лице, и в глазах, и в покатых плечах, и даже в интонациях голоса. Только мать была покрупнее и все в ней было резче.

— И что же вы делаете? — спросила Тонина мать, обращаясь к нему.

Тимофей видел, что она утомлена, что ей ничего не интересно и что спросила она просто так, чтобы не показаться невежливой.

— Он работает в пекарне, — сказала вместо него Тоня, сказала так, будто хотела уколоть его.

— Кажется, у молодого человека есть свой язык?

«Ого, — подумал он. — Тоню держат в руках…»

— И что же вы делаете? — спросила мать. На этот раз в голосе ее прозвучал не поддельный, а настоящий интерес.

— Разное, — смущаясь, ответил Тимофей и подумал о старом Августине, и о Сатурне, и о колымаге. — Дед Григорий говорит, что я руководящий товарищ, раз есть у меня в подчинении лошадь и телега, — ответил Тимофей. Он не соврал: ему противно было лгать, но как он скажет правду?

Мать и дочь засмеялись. Тоня одобрительно кивнула ему, подбадривая еще на какую-нибудь шутку. Но ему было не до шуток.

— Пойдемте пить чай, — сказала мать, и к дочери: — Наш «сам себе агроном» еще не явился?

Дочь приподняла покатые плечи, мол, видишь, чего спрашивать.

Накрывая на стол, Тонина мать говорила:

— А вот мы сейчас попробуем булочки с ванилью. В последнее время кое-что стало появляться. Приятно. — И она поставила на стол плетенную из еловых корней хлебницу, на которой золотистой горкой возвышались булочки.

Тимофей выпек их сегодня утром. Он не мог не вспомнить, когда именно доставал их из печи. Он немного их передержал, и булочки сильнее обычного пахли пригоревшей корочкой.

— Под вашим руководством? — улыбаясь, спросила Тонина мать.

Он не ответил. Он все глядел на свои булочки.

Вместо ответа сказал:

— Это что… с ванилью. Было бы все под руками… И дорожные булочки можно выпекать. И венгерские ватрушки с творогом.

— Глядите-ка! — подняла брови мать.

А Тоня посмотрела на него смеющимися глазами: ждала новой шутки. Она никак не могла понять, что Тимофей не сказал ни одного шутливого слова. Все было сказано всерьез. А он, конечно, не мог себе и представить, что все, что он говорит, казалось ей смешной, глупой неправдой. Откуда Тимофею знать все это? И зачем это знать? Просто смешно думать о каких-то ватрушках с творогом.

За столом в маленькой комнатке, где кроме стола был лишь буфет с посудой да телевизор в углу, было чисто, светло и уютно и также ничего лишнего. Тимофея начинала донимать предательская робость. Ему неловко было сесть за стол, и Тонина мать принялась его упрашивать, и только тогда он сел.