Полнолуние (рассказы)

Спутники Увалентова молчали. Рукин был расстроен. Дурацкий фарс — сниматься на коленях. Это черт знает что! Он с сарказмом глядел на плоский широкий затылок Увалентова, неприязненно вспоминая, с какой готовностью председатель плюхнулся на колени.

«Давай, давай, что боишься? У него, видно, директива взять наш район на прицел. Да и не убудет нас с тобой», — вспомнил он слова Увалентова и со злобой отмахнулся от них. Но в «газике» не намашешься: Рукин крепко зашиб пальцы.

«Ну и ну, — вновь неодобрительно подумал Рукин. — Зачем это надо Увалентову? И меня сбил с панталыку. Срам, срам!..»

Если бы не лектор Шебеньков, увязавшийся с ними, Рукин выдал бы сейчас Увалентову все, что о нем думает. «С ума сойти — на колени!» — еще раз метнулось у него в мозгу, и Рукин даже задохнулся от злости.

«Газик» шустро бежал по проселку. Мелькали пихты по сторонам. Баюкался над полями тихий вечер.

Лектор Шебеньков дремал. Думать было не о чем. В его портфеле лежало штук десять хороших лекций на самые различные темы. Тут были лекции и о пятилетке, и о космонавтах, и о том, есть ли жизнь на других планетах, и об электрификации страны, и о новых доильных агрегатах… Ну и, конечно, о международном положении. Все там продумано, выверено. Бери любую и читай.

О съемке на коленях Шебеньков и не горевал: надо — значит, надо. Что тут лишний раз затруднять себя размышлениями?

Итак, они ехали молча, пыля по проселку, обсаженному пихтами, каждый думал о своем.

4

Утром, трясясь в кузове попутного грузовика, на этот раз рядом с телятами, черными, пестрыми, черно-бурыми, Гай Хохлов тоже думал. Ему хотелось, чтобы снимки не получились.

Телята стояли тесно, прижавшись друг к дружке, устало опустив головы, косясь на Гая тусклыми глазами. Вид у них был такой, будто они безропотно готовы принять смерть. И хотя Гаю было до боли жалко телят, он знал, однако, что ничем не может им помочь. Даже снимать их было незачем. Он отвернулся, подумав: «Так, видать, должно быть», — и больше не смотрел на них.

Мысли его нет-нет да и возвращались к ржаному полю и к снимкам. Порой он почти убеждал себя в том, что снимки не получились. Позднее время, и свет был совсем слабый. Но тут перед ним возникало лицо редактора, злое, с крапинками пота на непомерно длинной верхней губе. Эти крапинки пота появлялись всегда, когда редактор волновался. «А потом начнется разнос», — грустно думал Гай, прижатый телятами к самой кабине грузовика.

А снимки вышли на редкость. Гай и сам удивился, как все было естественно, правдоподобно и технично. Первый, второй и даже третий план… Резкие тени на лицах — средство подчеркнуть важность момента. И рожь, черт же возьми, до самых подбородков!

Редактор обнял Гая.

— Удружил, старик! — только и сказал он.

Гаю мучительно хотелось рассказать о том, как все получилось. Липа это, и он сам виноват в ней. Стыдно потом будет людям в глаза смотреть. Но тут же он увидел себя неудачником, не выполнившим задание, и тотчас решил: «Чего это я философствую? Не мне стыдиться. Пусть они стыдятся!»

И когда он увидел снимок уже в подписной полосе, у него еще раз нехорошо сжалось сердце. Появилась жалость к этим людям, стоящим на коленях. Но жалости к себе в эту минуту он еще не почувствовал.

Любовь ласточек

1

Они летели с юга в стае.

Она — красивая, тоненькая, с белой грудкой и черными, изогнутыми, как турецкие сабли, крыльями. Голос у нее — молодой, восторженный. Даже о самых простых вещах она никогда не пищала по-будничному. Если бы кто-то попробовал записать ее птичью речь, то обязательно после каждого писка поставил бы восклицательный знак.

Он — куда проще, деловитее, солиднее. У него крупная голова и крепкий клюв. Когда он складывал сильные крылья, то чем-то неуловимым походил на мину от ротного миномета. Так все в нем ладно было сделано.

И характер у него не то что у Маленькой ласточки. Не любил он пустословия и ненужного писка, стыдился восторженности и напыщенности. В полете был по-мужски практичен, скуп на выражение чувств. Когда летали стаей, он никому не отдавал особого предпочтения. Но храбро бросался на помощь всем, кто попадал в беду.

Он не раз удивлялся легкомыслию Маленькой ласточки, ее ветрености. Он видел, как пускалась она в облет старой облезлой колокольни, высоченной заводской трубы или простого телеграфного столба и пищала победоносно и торжественно.

…В это степное село они прилетели под вечер. Садилось солнце. Блестели лужи на базарной площади. На пригорках за селом чернела влажная земля. Там бегали дети и бесполезно пытались забросить ввысь что-то круглое. Но это круглое снова падало на землю. И хотя в пути устала Маленькая ласточка, но не преминула с оглушительным визгом броситься за село, чтобы хоть раз облететь то круглое, что забрасывали в небо крошечные люди. Она облетела красный шарик, который скоро снова плюхнулся на землю к восторгу Маленькой ласточки.