Полнолуние (рассказы)

— Елена? Что за шутки, что за дурацкие шутки? — с раздражением прокричал седой взъерошенный человек. — Вы что, не знаете: мой порог вот уже десять лет не переступала ни одна женщина? Не знаете? Так… — Старик с кулаками шел на меня. — Кто вас подослал? Опять эти Воронины? Вы, вы…

На верхнем этаже, кажется в девяносто третьей квартире, встретили с печальной приветливостью.

— Вы ее товарищ? — Женщина с растрепанными волосами взяла меня под руку и провела в боковую комнату, где царил полумрак. — Как мы ее любили! Простили все. И отец готов был разрешить ей жить здесь, у нас. Нет, не захотела. Погубила себя.

У меня оборвалось сердце.

— Сегодня ровно месяц, как ее похоронили. Память о ней… — Женщина всхлипнула.

Не моя Елена…

Меня принимали за кого-то другого. Я хотел поскорее уйти, но не знал как. Просто встать и уйти — оскорбишь человека в горе. Признаться, что я не тот, за кого она принимает меня?

А женщина все говорила и говорила, как она любила Лену и вовсе не возражала, чтобы она вышла замуж. А Лена не послушалась, не поняла.

Моя собеседница, по всему было видно, чувствовала себя виноватой и хотела в чем-то оправдаться. Когда она ушла поставить чай, я исчез.

В том доме с аляповатыми полуколоннами я не нашел моей Елены. Да, да, моей… Я так много думал о ней в тот день, что казалось, давно знал ее. Я понимал ее состояние, с каким она бросилась к моей машине, как к единственной соломинке в буре, захватившей ее душу в то время. Мне ясно рисовалась ее встреча с тем рассудительным человеком, который позволил ей увлечься им, полюбить, а потом отошел, прикрываясь щитом добропорядочности. Конечно, я не могу представить себя на месте человека, бросающего своих детей. И мне трудно понять такое. Но этот, написавший письмо, не вызывал у меня ни одобрения, ни доверия. Он ведь с самого начала обманывал Елену. Просто он не любил ее той любовью, которая беспощадна ко всему на свете. И мне было обидно, что это так.

Я стоял у дома, на том месте, где вчера вышла Елена, и сердце мое тоскующе сжималось. Наверно, оттого, что я уже знал, что никогда не увижу ее.

Сдав на базу голубой жакет, я каждый день ждал, не придет ли Елена. Но она не напоминала о себе. Что с ней случилось? Как она живет теперь?

Я гонял по Москве. Москва все больше входила в мою душу, потому что в ней жила Елена. Я всюду искал эту женщину. Я искал ее среди людей у станций метро. Я хотел узнать ее в женщине, перебегающей улицу. Однажды мне показалось, что в толпе у ГУМа промелькнула она. Я оставил машину, пассажиров и побежал ее искать. Но это была не Елена. И еще сто раз мне казалось, что я видел ее, и еще сто раз ошибался.

И хотя я знал, что я ищу ладью в океане, но все равно не мог заставить себя не думать о Елене, не вспоминать нашу необычную встречу на шоссе, со стыдом не оценивать своего тупого поведения в то время. Я чем-то был связан с ней и должен был увидеть ее во что бы то ни стало. Может быть, я любил ее? Не думаю. Впрочем, я об этом еще не знал.

Ростополь

1

Отпуск вышел нескладный. Местком напутал с путевками, и в Крым Платунов не попал. Теперь приходилось ждать, пока освободится койка в областном санатории «Зеленый бор», на берегу Волги. Конечно, «Зеленый бор» — не Мисхор, а Волга, хотя и хороша, но все-таки не Черное море, но что поделаешь, если у растяп даже маломальское дело валится из рук и не хватает ума хорошенько подумать о человеке и проследить за синхронностью его отпуска и путевки. И ведь подумать-то надо было все-таки не о рядовом члене профсоюза, а о нем, Платунове! Могли бы быть и повнимательнее.

Отпуск, которого он так ждал, теперь оказался ему в тягость!

Три дня он просидел дома в ожидании сигналов из «Зеленого бора». Жалел бессмысленно пролетавшее время, нервничал. Он не умел отдыхать один, без компании. Компанию чтил, как самое радикальное лекарство от усталости, скверного состояния духа, служебной издерганности. И вот на тебе…

Но этим утром Платунов проснулся в хорошем настроении. Удивился: откуда оно? Не мог же он смириться со своей судьбой и просто-напросто привыкнуть ко всему примитивизму такого отпуска, скорее похожего на домашний арест? Или, может быть, всему причиной утро, холодное и ясное? И вот этот кусок голубого неба, который высветил угол большого зеркала, стоящего напротив дивана, и комната с вишневыми обоями и темной тяжелой мебелью засияла от этого как-то радостно и свежо? А может, облетевший сквозной сквер, весь сияющий под утренним солнцем? На толстых ветках тополей иней уже стаял, и они мокро блестели, точно лакированные. Но внизу, на земле, еще держалась слабая тень, и помятая зелень астр еще матово белела, казалось, присыпанная солью.

Деревня! Это было как в деревне, когда выпадал первый снег и все вокруг преображалось, делалось яснее, чище, и на сердце легко и радостно от этого.

Деревня в сознании Платунова была такой давней и далекой, что казалась какой-то неправдой, и он вспоминал ее со странным чувством виноватости за свое прошлое. Но сегодня было совсем другое чувство.