Я подошел к окну и стал смотреть на прохожих, осторожно пробиравшихся в церковь; юбки женщин были подобраны по колено, с зонтиков капало. Колокол перестал звонить, на улице все замолкло. Я нашел себе, наконец, развлечение, наблюдая за дочерьми лавочника напротив, которые, будучи оставлены дома из страха, как бы не вымокли их воскресные платья, жеманились у окон и пускали в ход все свои чары в надежде пленить кого-нибудь из случайных постояльцев гостиницы. В конце концов бдительная мамаша с уксусным выражением лица прогнала их оттуда, и я снова не знал, как убить свое время.
Что же мне оставалось делать? Как скоротать этот нескончаемый день? Нервы мои окончательно разыгрались, и к тому же я был один-одинешенек, а между тем все, решительно все в гостинице как будто рассчитано на то, чтобы десятикратно усугубить унылость и без того унылого дня: старые газеты, пропитавшиеся насквозь запахом табака и пива и читанные мною по крайней мере с десяток раз; глупые книги, еще более нудные, чем этот осенний дождь; листать истрепанный старый том "Журнала для дам" - смертная скука! Я перечитал все те же банальные имена тщеславных проезжающих, нацарапанные ими на стеклах, - всех этих вечных Смитов и Браунов, Джексонов, Джонсонов и других бесчисленных "сонов"; я разобрал несколько надоевших до тошноты виршей, что украшают подоконники всех гостиниц и которые я встречал во всех частях света.
День тянулся унылый и мрачный. Неряшливые, косматые, губчатые облака тяжело неслись над землей; все оставалось неизменным, даже дождь - это был все тот же тупой, непрерывный, монотонный шум - кап-кап-кап, и лишь время от времени резкий звук дождевых капель, выбивающих дробь на зонтике прохожего, выводил меня из оцепенения, порождая во мне иллюзию стремительного летнего ливня.
И вдруг... о приятная неожиданность (если позволительно употребить столь избитое выражение)! Затрубил рожок, и на улице загромыхал дилижанс. Его наружные пассажиры, вымокшие до нитки, толпились на крыше, прикрываясь хлопчатобумажными зонтиками; от их бенджеминов и дорожных плащей валил пар.
Стук колес вывел из укромных местечек ватагу праздношатающихся мальчишек и праздношатающихся собак, трактирщика с головой вроде моркови, не поддающееся описанию существо, именуемое в просторечии "Сапоги"*, и все остальное праздное племя, околачивающееся по соседству с гостиницами. Но суматоха длилась недолго; дилижанс покатил дальше; мальчишки, собаки, трактирщик и "Сапоги" разошлись по своим конурам. Улица снова стала безмолвной; лил дождь, по-прежнему унылый и беспросветный. Не было никакой надежды, что погода улучшится; барометр показывал ненастье; рыжая в пятнах кошка хозяйки, пристроившись у огня, умывалась и скребла лапками над ушами. Заглянув в календарь, я нашел жуткое предсказание на весь месяц, напечатанное сверху вниз через всю страницу: "в - это - время - ожидайте частых - дождей".
______________
* "Сапогами" (boots) называют в английских гостиницах слуг, чистящих постояльцам обувь и исполняющих их мелкие поручения.
Я был окончательно сломлен. Часы ползли с невыразимой медлительностью. Самое тиканье маятника стало томительным. Наконец тишину, царившую в доме, нарушило дребезжанье колокольчика. Вскоре затем я услышал голос официанта, крикнувшего буфетчику: "Полный джентльмен, что в тринадцатом номере, требует завтрак. Чай, хлеб, масло, да еще ветчины и яиц; яйца не слишком вкрутую".
В таком положении, как мое, всякое происшествие должно было казаться значительным. Здесь была тема для размышлений моему уму, здесь был широкий простор для моей фантазии. Я, вообще говоря, склонен рисовать в своем воображении картины и портреты разного рода; на этот раз я располагал, сверх того, кое-какими данными, которые мне предстояло развить. Если бы верхний постоялец именовался мистером Смитом, мистером Брауном, мистером Джексоном, мистером Джонсоном или, наконец, попросту "джентльменом из комнаты № 13", он был бы для меня совершеннейшим белым пятном. Он не пробудил бы во мне ни одной мысли, но... "полный джентльмен"! Да ведь в этих словах заключалось нечто весьма живописное. Они сразу давали размеры, порождали в моем уме известное представление, остальное же довершила фантазия.
Итак, "полный", или, как говорят иные, "дородный", - это, по всей вероятности, человек пожилой, ибо многие с годами полнеют. Судя по его позднему завтраку, который к тому же ему подали в комнату, он, очевидно, привык жить в свое удовольствие и избавлен от необходимости рано вставать вне всякого сомнения, это круглый, розовый, дородный пожилой джентльмен.
Снова послышался яростный звон колокольчика. Полный джентльмен проявлял нетерпение. Он был, надо полагать, человек значительный, живший в достатке, привыкший, чтобы его быстро обслуживали, отличался здоровым аппетитом и впадал в дурное настроение, когда бывал голоден. "Быть может, - подумал я, это какой-нибудь лондонский олдермен*, если только не член парламента".
______________
* То есть член городского совета.