Полный форс-мажор

Едва заметная игривость и сопротивление «осени» особенно слышались во второй цифре вальса, ещё сильнее в четвёртой, когда они — молодые — и труба, и флейта! — где терцией, где на кварту, игриво — когда связно, с ленцой, когда коротко, с акцентом, расходились — четвертной нотой с восьмушкой — спорили с величием и неколебимостью мудрой природы, её старостью, демонстрируя биение молодых сердец, как течение весенней воды подо льдом. Демонстрируя тем самым протест и уверенность в своём будущем, в своей необоримой силе, но… жизнь есть жизнь… Уступили всё же в финале умиротворённости природе и её… повторимости. Да-да, повторимости! Потому что последний аккорд исполнили не в миноре, как в партиях записано, а в мажоре. И вверху, и внизу аккорда, ноту «ми» исполнили чистой, без бемоли… Финальный аккорд прозвучал утверждающим, мажорным.

— В общем, хорошо… Молодцы, — как обычно похвалил руководитель. — Не забыли. Но звучок всё же не такой, не тот… Строй неважный… — как и раньше нахмурился, заметил. — Нужно репетировать. — Кладя кларнет на колени, повернулся в сторону Веры и Женьки, с усмешкой коротко заметил. — Хулиганим, да? — намекая на мажорный финал. Флейтистка и Евгений ответили весёлой озорной улыбкой. — Но минор всё же лучше! Так по партитуре. — Подчёркивает дядя Серёжа и дальше, чтоб не забыть, говорит барабанщику. — Стёпка, ты, конечно, молодец, но торопишься. Чуть-чуть, но загоняешь, не держишь темп. Сильную долю чуть сдержаннее надо стучать, чётко, но мягко… вальс же… А ты и тарелками ещё своими шлёпаешь, гремишь, оглушаешь. Думать же надо. Чувствовать… Чтоб душа пела…. Не только у тебя, у всех нас, главное, у слушателей… — Напевая, и рукой дирижируя, показывает Стёпке нужный темп. — Та, та, та-та… Вот так надо, понял? Мягко-мягко, твёрдо, но нежно…

Вера задумчиво подсказывает.

— Трепетно.

Она ещё в музыке, в гармонии…

— Вот, точно! — Подхватывает руководитель. — Хорошо сказала. Что бы вот тут трепетало, в горле.

Стёпкино лицо ещё ярче вспыхивает, он торопливо оправдывается.

— Да понял я, понял. Заслушиваюсь только, дядя Серёжа. Красиво потому что… Растворяюсь я. У меня вот тут даже поёт, в животе.

Баритонист дядя Веня хмурит брови, одёргивает музыканта:

— Не дядя Серёжа он тебе, — в животе у него поёт, а Сергей Матвеевич сейчас. Договорились же про дисциплину… К руководителю оркестра только по имени отчеству. Он дирижёр. Это после репетиций он тебе родственник, и всё такое.

Руководитель мягко останавливает друга.

— Ладно тебе, Веня, знает он всё, только заслушивается. Характер такой. Весь в мать.

От этого Стёпка загорается ещё больше, как от похвалы.

— Ага! Забываюсь я… Как услышу баритон, тему в смысле, вместе с басом, трубами и кларнетом, так и несёт меня музыка… Как будто и нет меня… Ещё и альтушка — ис-та, ис-та… с тенором подталкивают… Я словно тетерев, ага… Тепло так становится, уютно.

И вновь мальчишку поддерживает задумчивый голос Верочки.

— И мне тепло становится, и я растворяюсь. Я замечала. — Говорит она всем, и Евгению. — Потому что мы музыканты. Мы оркестр. Мы — ансамбль. Одно целое. Красивое целое. И музыка. Духовая музыка, душевная.

— Да, потому что гармония, потому что ансамбль, — дополняет руководитель.

Не отстаёт и дядя Веня.

— И живём в это время, и дышим, и сердце у нас… Стёпка поправляет.

— Ритм…

Дядя Веня переспрашивает.

— Что ритм?

Стёпка округляет глаза, чего непонятного, поясняет.

— Ритм, говорю, у нас одинаковый…

— И я о том! — говорит дядя Серёжа и чуть кривится. — А ты торопишься, загоняешь.

— Я просто дальше хочу услышать, — глотая окончания слов, торопится сообщить свои чувства барабанщик. — Там же ещё красивее… Дальше. На этом, на следующей цифре.

Музыканты Стёпке улыбаются, потому что он один среди них такой быстрый, энергичный, с неожиданными мыслями, выводами. Как и они раньше, в принципе, в молодости. Будто ручеёк с горки, пусть и по камням, но живой, с огнём и задором. Хорошо в оркестре рядом с ним, тепло.

— Ладно, Стёпка, и ты молодец, и мы все молодцы! — хвалит дядя Веня, лицо Стёпкино вновь счастливо вспыхивает.

— Женя, ну а тебе как наш ансамбль? — спрашивает гостя руководитель. Музыканты с интересом смотрят на Тимофеева. — Не стыдно за нас, а? Строим, нет, звучим?

Тимофеев ждал чего-то подобного, таким вопросом каждый руководитель озадачен. Похвалы ждёт. Пожимая плечами, ответил.

— Мне действительно тепло здесь, с вами, у нас… Хорошая атмосфера. И дружно, и оркестр звучит.

Он не договорил. Широко распахнув дверь, перешагивая через ребятню, в комнату вошла директриса Ванесса Ильинична. С той же улыбкой на лице, с теми же радушными движениями пухлых рук. Ребятню как ветром сдуло. Она их вроде и не заметила.

— О! Вот вы, оказывается, где, товарищ, а мы вас ищем, здрасьте! За вами машина из вашей прокуратуры из Москвы пришла, а вы здесь. Чёрная волга, и водитель военный, и офицер. Вон там, — указала на окно. — Всё как положено. Они там, в машине, сказали, ждут. Вас ждут. Вы поедете?

Тимофеев кивнул:

— Разберёмся.