В этом смысле вполне достаточно постоять перед английским парламентом или в любом американском городе перед мэрией, наблюдая за депутациями разных групп граждан – как они машут плакатами, скандируют лозунги и обращаются к спешащим прохожим. В углу Гайд-парка всякий, кто желает, забирается на импровизированную трибуну и держит речь. Да и не обязательно ездить в Лондон, чтобы увидеть это. Подобные точки есть во всех итальянских городах. На площадях почти каждый день свободно сходятся люди и говорят о чем хотят, в том числе на разные политические темы.
Иногда уличные собрания и митинги принимали огромный масштаб – Вьетнамский мораторий 1969 года сотряс всю Америку. Подобные массовые сборища бывают правыми, бывают левыми. Мы помним марш сорока тысяч демонстрантов в Турине, выражавший – во времена серьезных профсоюзных конфликтов – недовольство привилегированных кадров, так называемых «белых воротничков». Мы помним уличные митинги «молчаливого большинства», шествия сторонников «Полюса свобод» и марши активистов «Лиги Севера» в полном средневековом антураже. Непонятно, почему профсоюзные шествия (по причине того юридически нерелевантного обстоятельства, что они собирают миллионы, а не сотни человек?) и «хороводы» (по причине их живописности?) должны трактоваться правительством как более антидемократичные. А не, скажем, акции Паннеллы, приковывающего себя куда попало или пьющего свою мочу перед сочувствующей публикой.[175]
Конечно, масса – сила. На массе (за неимением более надежных критериев) зиждется демократия, право решения принадлежит тем, кого больше. Улица, ведущая себя не буйно, есть выражение гражданской свободы. Мы считаем диктаторскими те режимы, где уличные волеизъявления не позволены или же организуются сверху. Где они симулируются, где сгоняют население города под балкон Муссолини на площади Венеции. Те скопища были сомнительны отнюдь не потому, что бескрайни, а потому, что не собирались и не позволялись никакие контрскопища.
Теперь задумаемся, а что же такое тот «слет» в Римини, на котором выступил Марчелло Пера? Не заседание в парламенте, не семинар специалистов. В такой же мере, как и праздники газеты «Унита»[176]
, нет, в еще большей (так как он проходил на центральной площади) «слет» в Римини – это как раз уличное действо, законное, как остальные, и явно политическое по звучанию.Так где же высказал председатель cената свое неодобрение уличной демократии? На площади, в ходе манифестации, проходившей в отдалении от парламентских залов и выражавшей мнение лишь некоторой части граждан. Решительное «нет» площадям, произносимое на площади, это как если бы моралист, протестуя против эксгибиционизма, распахивал свой плащ на паперти церкви, являя себя в похабной наготе, с выкриком: «Не делайте так никогда, ясно?»
В 64 году до нашей эры Марк Туллий Цицерон, уже ставший знаменитым оратором, но остававшийся «новым человеком» (то есть не принадлежащим к римским нобилям), собрался баллотироваться в консулы. Брат его Квинт Туллий написал ему руководство к действию. Сейчас вышло итальянское издание с параллельным латинским тестом под названием «Руководство кандидатам. Как выигрывать выборы» (
Удивительно, до чего походит на эту первую Римскую республику наша итальянская (не Первая, а Вторая)[180]
– походит и в своих достоинствах (немногочисленных), и в своих недостатках (неисчислимых). Пример Рима в течение более чем двух тысячелетий существенно влиял на последующие представления о государстве. Как напоминает Коломбо, на образец древней римской республики ориентировались авторыВот только образ предвыборного соревнования, встающий на двадцати страницах книжки Квинта, гораздо менее высок, нежели идеал, вдохновлявший федералистов в XVIII веке. По Квинту, политик вообще не несет своему электорату смелого проекта, и не выходит на споры с оппонентами, и не старается заиметь новых поклонников как премию за проявленную убедительную силу, за яркую утопию.