Полный вперед назад, или Оттенки серого

Он порылся за стойкой и вытащил банан обычного вида — но прелестного темно-желтого оттенка, восхитительно нестандартного. То был один из тех хроматически независимых бананов, рекламу которых я видел в гранатском магазине красок.

— О-о. Где взял?

— Получил от региональной плодоовощной ассоциации за одну услугу. Я сначала хотел оставить его себе, но потом решил продать какому-нибудь чурбану, который разинет рот при виде него.

— Вроде меня?

— Вроде тебя.

Я стал рассматривать фрукт под разными углами, подумал, а не послать ли его Констанс в знак любви, но тут же отмел эту идею: посылка банана юной леди могла означать только одно и обычно каралась пощечиной. В случае Констанс — шестью.

— Сколько?

— Для тебя — тридцать.

— Ты что? Бесцветный стоит пять.

— Это исключительно из моего к тебе расположения. Для остальных — сорок.

— Пятнадцать.

— Идет.

Звякнул дверной колокольчик, и в лавку вошла Виолетта де Мальва. Мы оба невольно согнулись в почтительном поклоне, она же чуть заметно наклонила голову.

— А! — сказала она. — Новые бананы! Я как раз за ними и пришла.

И Виолетта открыла кошелек.

— Сколько? И, Томмо, если ты сдерешь с меня лишнего, я ткну тебя в глаз, очень больно!

— Извините, госпожа Виолетта, — сказал Томмо, наслаждаясь возможностью досадить ей, — но я только что продал его мастеру Эдварду.

— Ну, тогда, — она повернулась ко мне, — я куплю его у тебя. Я готова проявить щедрость и накинуть два цент-балла сверх того, что запросил Томмо.

— Он не продается, — сказал я.

Томмо отошел в сторону, изображая, что он занят.

— Как смешно! — воскликнула Виолетта, часто моргая. — Мне послышалось было, что ты сказал: «Он не продается». Так сколько?

— Простите, госпожа Виолетта, но я оставлю его себе.

Лицо ее приняло недоверчивое выражение, потом она улыбнулась — через одну-две секунды.

— Это опять твои шуточки? Как за ланчем? — Она прижала ладонь к моей щеке. — Ты такой сладкий… но я страшно тороплюсь, и если я не вернусь сейчас же, папа — главный префект — может рассердиться. Хочешь, чтобы главный префект рассердился?

— Вообще-то нет.

— Правильный ответ. Так сколько?

— Он не…

— Томмо! — сказала она, подзывая его рукой — так подзывают продавца в чайном магазине, желая сообщить ему, что в заварочном чайнике найдена мертвая мышь. — С Бурым что-то не так? Кажется, он не понимает.

Томмо не двинулся с места, замерев у стенда с открытками.

— Такие уж они, Бурые, госпожа Виолетта, — донесся его голос, — упрямцы.

— Полбалла, — сказал я.

— Что?

— То, что слышали.

Она снова уставилась на меня, достала из кошелька полубалльную монетку, сунула мне в руку и с разгневанным видом покинула лавку. Я стоял в прежней позе, пока она не вернулась, не схватила банан и не вышла снова.

— Надо же, — произнес Томмо, показываясь из-за стенда. — Ты мне нравишься. Позже она тебе отплатит, но всякий, кто пытается насолить де Мальва, — мой друг. Чем могу служить?

— Полфунта рисового пудинга, — сказал я, — персиков, крем для обуви, одну айву, один большой турнепс, банку сардин и пакет обсыпки.

Томмо взял блокнот и стал записывать.

— Что-то не так?

— Все в порядке, — ответил он, — но если ты берешь такой набор, я никогда не сяду обедать с тобой вместе.

Я направился домой через площадь, намереваясь приготовить пудинг, принять ванну и привести себя в порядок к заседанию Дискуссионного клуба. Заглянув в ванную, я отметил, что занавеска снова отдернута, — от таинственного жильца не осталось и следа. Хотя нет: на моей кровати лежал доявленческий «снежный шар» — из тех, что можно выменять на сотни баллов. Я потряс его: белые крупинки закружились над высокими зданиями и женщиной, держащей в руке факел. Шар был не мой, и я раньше не видел его. Но я был уверен, что его сюда не ветром занесло.

— Вы украли мой снежный шар! — послышался голос из коридора.

Я обернулся и увидел, что на меня смотрит апокрифик.

— Ничего подобного! — возмущенно заявил я. — Я нашел его на своей кровати.

Апокрифик несколько мгновений молча взирал на меня. Когда он заговорил снова, голос его был проникнут печалью:

— Вы ведь понимаете, что это значит? — Я отрицательно покачал головой. — Это значит, что я — не невидимка!

Три вопроса

1.6.02.13.056: В принципе, нагота и естественный вид тела поощряются. Одежду необходимо носить, когда того требуют обстоятельства (см. Приложение XVI).

— Получается, — сказал апокрифик, когда я объяснил ему, что его не замечают лишь в силу некоего заумного правила, — я ходил обнаженным по улицам все это время и люди меня видели?

— Примерно так. Но формально вы не существуете, и стесняться нет причины.

— Что ж, — в голосе его звучало облегчение, — и на том спасибо.