Поломанные психи (СИ)

Гриффиндорка была в каком-то ступоре. Она не могла найти в себе сил, чтобы с высоко поднятой голово пройти мимо, но и вернуться назад она не могла. Она чувствовала такую ненависть, что даже сердце стало биться в разы тише, дабы не заглушать белый шум ярости. Она хотела ненавидеть и поддавалась этому грешному желанию.

Каким же это волшебным, мать его, образом, Гермиона вечно натыкается на эту траханую «парочку» именно на этом моменте, когда между ними что-то происходит? Почему это происходит именно с ней? Ведь любая другая девчонка просто лопнула бы тут от зависти. Но Гермиона не завидовала. Она любила. А любить — значит ненавидеть, чувствовать желание придушить его прямо тут, на месте, а затем разрыдаться так, чтобы ослепнуть ко всем чертям. Это куда больше, чем зависть, это так глубоко и неизведанно, что ни один учёный мира, способный создать хоть Вечный Двигатель, никогда не ответит вам на такой простой вопрос, как «Что такое любовь?». Во всяком случае, он не сможет ответить однозначно, ведь любовь это такое месиво, что любое названное чувство будет к ней подходить.

У Гермионы задрожали руки. Ей сейчас просто необходимо было нанести себе какое-нибудь увечие, а можно заодно и этой парочке. Она просто была вне себя, но всё никак не могла уйти, а продолжала смотреть на них, всё сильнее выглядывая из-за стены.

От ярости ногти так впились в каменную стену, что обломались до крови, но девушка этого даже не замечала, как и то, что глаза защипало от навернувшихся слёз.

Она прикусила до крови губу и всё глядела на них, чувствуя, как внутри уже бурлит вулкан ненависти. А Слизеринские старосты словно и не собирались разъединяться. Гриффиндорка мысленно от души захотела, чтобы эта грёбаная Паркинсон, подобно дементору, высосала нахрен душу Малфоя.

Вдруг Гермионе показалось, — лишь показалось — что взгляд зелёных глаз Пэнси на несколько секунд задержался прямо на ней, поэтому девушка резко отошла от состояния отрешённой ненависти и, округлив сильно заслезившиеся глаза, резко спряталась за стену и прижалась к ней, дыша так, словно только что пробежала длиннейший марафон. Грейнджер от всей души надеялась, что ей показалось, что Паркинсон её не заметила.

На смену дикой ярости, пришла невероятная обида и усилилась ненависть. Девушка издала тихий, сдавленный стон, проскоблив в кровь изломанными ногтями по стене. Она почувствовала, как слёзы покидают своё место в глазницах и начинают без всякого спроса катиться по щекам, оставляя влажные дорожки.

Поглубже втянув в себя воздух, Гермиона развернулась и побежала по этому коридору, где не было Драко, прижимающего Пэнси к стене, где не было почти никого, кроме запоздавших однокурсников, которых на повороте ждёт просмотр отличного начала дешёвого порно.

Ей было плевать на всех, она натыкалась на учеников, не замечая их из-за густой пелены слёз на глазах, и без извинений бежала дальше, наплевав на все принципы и манеры.

Наконец она добежала до женского туалета, где можно было умыться и взглянуть на себя в зеркало.

Раскоыв дверь, девушка тут же её захлопнула, сбросила сумку на пол и подбежала к раковине. Она чувствовала, что если сейчас же не даст полную волю слезам, то просто лопнет.

Никого нет. Неужели нельзя дать волю?

Гермиона схватилась руками за раковину и, нарочно не глядя на себя в зеркало, разрыдалась. Громко, жутко, сильно.

В этих слезах было столько эмоций. В первую минуту она давилась рыданиями и издавала звуки, похожие на рычание, после чего вулкан ярости внутри неё поутих. Затем на смену рычание пришли стоны. Больно, больно, больно… И ничего больше. Просто больно. Такое ощущение, словно этот чёртов Малфой взял её чувства, изорвал, истоптал, поджёг и выбросил в урну вместе с плохим эссе по Нумерологии. А после стонов пришли всхлипы. И лишь бесконечное «люблю» в мыслях. Это чувство невозможно было подавить, оно было для неё как дыхание. Драко мог целовать и трахать кого угодно, орать на Гермиону, бить её, оставлять синяки на запястьях, захлопывать перед ней двери, да хоть убивать, но она будет любить его вечно, до самого конца. Всегда. И этого не изменишь, не сотрёшь из памяти алкоголем, не вырежешь из себя мазохизмом.

Губы дрожат, с них уже изредка срываются стоны. Спина тоже содрогается, а по щекам всё бегут и бегут эти чёртовы слёзы, чтоб им совсем иссохнуть. Но легче. Становится легче, хоть немного спокойнее…

— Ты когда-нибудь проревёшься?

Гермиона вздрогнула. Она услышала этот ехидный девичий голос откуда-то из-за спины и резко обернулась. У дверей в туалет стояла Пэнси, лениво разглядывая свои идеально подточенные ноготочки.

Ярость снова стала возвращаться, ей было некуда деться.

Какого чёрта эта шлюха вообще здесь делает? Почему не продолжает зажиматься где-нибудь с Малфоем?

— Иди ты, — дрожащим голосом прошипела Грейнджер, сжимая ладони в кулачки и чувствуя, как снова начинает бурлить вулкан. Ненависть, ярость, какая разница? И то и другое требует выхода.

— Ух ты, мы огрызаться умеем? — усмехнулась Слизеринка, даже не отрывая взгляда от ногтей.