Поломничество Ланселота

    Он бы рад вообще уйти с трассы, но не мог подвести тех, кто ему доверился: четверо его друзей поставили на него все, что у них было, и он просто обязан был прийти первым.

    Ему повезло и не повезло: как только стемнело, начался шторм, и ветром сдуло почти всех зрителей с балконов. Только самые упорные, укутавшись в плащи, следили за его подъемом. Если они что-нибудь и кричали ему, Ланселот их криков не слышал за гулом ветра.

    Ветер дул с юга. Когда Ланселот выходил на восточную сторону Башни, коляску сносило к наружному ограждению, а когда шел по южной стороне Башни, ему приходилось пробираться под самыми балконами, прижимаясь к черной стене. Но как только он выходил на западную сторону, южный ветер, дувший наискось в спину, вновь отбрасывал коляску к наружному барьеру. Здесь на фонарях висели распятые участники уже теперешних гонок, некоторые из них были привязаны к перекладинам фонарей только вчера, и многие из них были еще живы. Почему-то они встречали его злобными выкриками, плевали в него с высоты и проклинали. За что, почему? В ярком свете фонарей он видел на них желтые, зеленые и даже синие куртки - уж им-то он соперником не был, и все-таки они его ненавидели. Он старался поскорее выбраться на северную сторону: уж лучше получить камнем по голове, чем слушать проклятья умирающих.

    С юга наплыли облака, и плотный влажный туман окутал верхние ярусы Башни. Пошел проливной дождь, но и ветер не стихал. Бинты на руках Ланселота намокли, и руки стали тяжелыми и неуклюжими. Сняв повязки, чтобы крепче ухватиться за ободья, Ланселот мельком заметил, что на его правой руке уже нет и следа от печати. Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, ему было жарко, он исходил липким и едким потом. Он снял с себя всю одежду, оставив только трусы и носки да накинул на плечи красную куртку - финиш он должен был пересечь в форме. Из сетки под коляской он достал все остававшиеся банки, допил вино, а потом выбросил все - и одежду, и банки с едой, и сапоги. Это немного облегчило коляску, но крутить колеса становилось все труднее и труднее. Очень скоро он обнаружил, что сделал глупость - вместе со всем балластом выбросил и рукавицы, а руки стали замерзать под холодным дождем и неметь. И трасса была мокрой и скользкой, и ветер сносил коляску, но все-таки хуже всего было с руками.

    На девяносто девятом его ждала неожиданность - трассу перегораживала сияющая ослепительным электрическим светом стеклянная стена. В середине ее были распахнуты двери, возле них стояли служители в черных непромокаемых плащах.

    - Подтянись, Тридцать третий! Ты въезжаешь на личный ярус Мессии! Хочешь умыться, выпить воды? - Дождем умыло, - ответил Ланселот. Служители подошли к нему и обыскали его. Один из них обнаружил у него в кармане куртки маленькую бутылочку от Дженни.

    - Это у тебя что такое? Яд на случай провала? - Это вода, - ответил Ланселот. - Служитель открыл бутылочку и понюхал.

    - Запаха никакого. Непонятно... А ну глотни! Ланселот послушно сделал глоток и улыбнулся.

    - Говорю же вам, это вода - сувенир от невесты.

    - А если так, то допивай до конца, а пузырек давай сюда. Ну, теперь езжай. Между прочим, мы оба на тебя поставили. Может, выпьешь энергенчику? - Нет, мне ничего не надо. - Тогда не теряй времени. - А что, за мной уже близко другие?

    - Какое там! Ты на два яруса впереди всех. Ты крепкий мужик, Тридцать третий: другие-то на двух ногах, а уже еле-еле ползут, да и ветер с ног сбивает.

    - Теперь-то тебе что, под крышей поедешь до самого финиша - последний ярус весь под стеклянным колпаком, - добавил второй. - Сейчас тебя ждет торжественная встреча - приготовь улыбку для дам.

    Служитель нажал кнопку, стеклянные двери раздвинулись перед Ланселотом, и на него повеяло теплым ароматным воздухом. Он въехал в широкий проем, и оказался в длинной галерее, похожей на оранжерею; справа шел длинный белый балкон, полный зрителей, с решетки балкона свисали плющ и цветущие лианы, слева в каменных бассейнах росли пальмы, каштаны, магнолии и тюльпанные деревья, а между ними цвели разнообразнейшие розы - они-то и давали дивный аромат, заполнявший галерею. Терраса на девяносто девятом ярусе была вымощена белыми мраморными плитами, и вся эта роскошь освещалась все теми же фонарями, похожими на кресты, но на них не было распятых.