Полонянин

— А чего тут непонятного? И вчера слова мои мимо ушей пропустила, и ныне в непонятки какие-то играешь. Ведь тебя тогда никто за язык не тянул. Сама сказала, что воля меня ждет, коли Григория привезу…

— Я так сказала? — И слезы сразу высохли, и удивление вместо скорби на лице появилось.

— Нет, я это только что выдумал, — не хотел я злиться, а само получалось. — Я год целый словами этими жил. По сто раз на дню их вспоминал, а ты теперь на попятную хочешь?

— А разве плохо тебе в Киеве?

— Хорошо, — кивнул я. — И сытно, и пьяно, и развлечений полно. Вон, казни каждый день. Вчера Соломон, ноне Дубыня, а завтра? Завтра, может, меня на колоду головой положишь?

— А что? Есть за что?

— Хозяйка, если захочет, холопу всегда вину найти сможет.

— И все снова, — вздохнула Ольга. — Землю Древлянскую баламутить начнешь. Народ против меня со Святославом поднимешь…

— Ты же знаешь, что не будет этого, — посмотрел я ей прямо в глаза. — Неужто не поняла еще, что не хочу я из Руси выходить? И не сбежал тогда, и Путяту от бунта отговорил, и готов хоть сейчас стремя сыну твоему поцеловать. Не ищу я власти. Покой мне дороже. Отпусти ты меня!

— Но по договору… — привычно затеребила она платочек.

— Знаю, — перебил я ее. — По договору, что у деда Болеслава в Праге лежит, мне еще два года в полонянах ходить. Но ведь я не просил срок холопства моего уменьшать, ты же сама…

— Да! Да! Да! — наконец признала она мою правоту. — Говорила! Обещала! А потом пожалела о сказанном. Тебя и так слишком долго не было. Я уже думала, что никогда не увижу тебя. Что сгинул ты в лесах муромских. А теперь… когда здесь ты… — она замолчала, а потом проговорила тихо: — Теперь ты опять уйти хочешь. К ней… к ведьме своей…

— Жена она мне, — сказал я как можно спокойней. — Мы же говорили с тобой не раз. Не может промеж нами любви быть. Зачем же мучить и себя, и меня? Зачем?

— Да потому что… — она отвернулась.

Закрыла лицо ладонями княгиня Киевская. Постояла так. Может, ждала, что подойду я к ней? Может, еще на что-то надеялась? Потом опустила руки, словно сил в них не осталось. Прошептала:

— Верно говорят, что насильно милым не будешь, — и вдруг взглянула на меня, а в глазах у нее ни боли, ни тоски, и вообще ничего.

— Обещала я тебе волю, — сказала она так же, как недавно с ключниками разговаривала, по-хозяйски, — и не пристало княгине Киевской от обещаний своих отпираться. Можешь хоть сейчас уходить. Только помни, что от договора тебя освободить не в моей власти. А посему еще на два года ты остаешься моим полонянином. Без особой на то нужды я тебя не потревожу. Ну а коли надобность почую, должен ты будешь по первому зову моему явиться. Потому и коня я тебе даю. Но не во владение, а в пользование, чтоб быстрее ты, если что, до Киева добраться сумел. Сестру твою при себе оставляю. И мне и тебе так спокойней будет. А теперь ступай и помни милость мою.

— Спасибо, княгиня, — сказал я ей с поклоном. — И вот еще, — распростал ворот рубахи и достал тяжелый кошель, — ты мне золото давеча давала. Не понадобилось оно. Только шею не хуже ярма оттянуло. Вот, — протянул я кошель ей, — забери.

— Золото это при себе оставь. Может, сгодится еще, — и ухмыльнулась горько. — Вам с женой на обзаведение хозяйства понадобится.

— Но ведь…

— И не перечь мне, Добрынка. Коли дают, так бери, а коли бьют, так беги.

— Хорошо, — спрятал я золото.

— Теперь идти можешь, да поспеши, не то передумаю. А мне делами заниматься надобно.

Вышел я из горницы — ни жив ни мертв.

Калиту свою развязал руками трясущимися, колту достал, Любавой оставленную. Смотрю: узелка из волоска ее нет. Видно, перетерся за это время. Ну, да это не беда. Вот скоро колту верну и запах ее волос вдохнуть смогу. Уже ведь забыл, как они пахнут…

На конюшне все спали. Кто где примостился, там и сны смотрел. Кветана в денник Буланого занесло. Прямо в яслях его сморило. Накинул я на коня узду.

— Снова нам в путь пора, — шепнул я конику. Фыркнул конь. Ногою топнул, дескать, мне и тут неплохо, но и от дороги я не отказываюсь.

— Ты что? — продрал глаза Кветан, когда я Буланого седлал.

— Уезжаю, — сказал я конюшему.

— Опять? — поморщился он, силясь в себя прийти.

— Опять, — кивнул я.

— Что еще за напасть тебе варяжка придумала?

— Ты спи пока, — улыбнулся я. — Скоро ключники придут, опохмелять вас будут.

— Это хорошо, — зевнул он. — Ну, легкой тебе дороги, — повернулся старшой на другой бок и засопел.

Камень самоцветный я нашел там, где и говорил мне Соломон. За печью под половицей был у лекаря тайник. Много тут добра было припасено: гривны серебряные, свитки пергаментные с вязью чудной непонятной, деньги странные с дырою в середке и еще много разных диковинок. Не стал я из этого добра ничего трогать, лишь рубин алый забрал. Лекарь рассказывал, что камень этот большую силу имеет, вот пускай Берисава с Любавой его и спробуют. А потом уже можно и в Итиль его переправлять. Аврааму бен Саулу, племяннику Соломонову.

Вышел я с подворья, верхом сел.

— Поехали, Буланый, домой, — сказал и поводья тронул.

14 февраля 953 г.