Полоса невезения

Я послушно шагнул вниз, под насыпь. Сейчас мне было уже все равно, все смешалось - тяжелый лязг рельсов, дрожание земли, задевающий лицо влажный ветер. Всё сорвалось со своих мест, всё стало неслышной музыкой, всё утонуло сейчас в низких, густых, разрывающих ткань реальности звуках. Время вздохнуло, расползлось тающим в пальцах снегом, необъятные черные провалы надвинулись, потянули в пропахшие горьковатым полынным дымом слои...

- Чуешь Струну? - шепнул мне в самое ухо Женя. - Чуешь... Я же говорил, наш человек.

А звук как-то сразу вдруг прекратился. Унесся в черную мглу товарняк, растворился в сумерках, пролязгал бесконечной гусеницей вагонов.

Мне не хотелось оборачиваться.

- Шура, Гена! - негромко скомандовал Женя. - Мешок при вас? Ну давайте, действуйте... Ничего не забывая. Не мне вас учить. Пошли, Костян! - легонько хлопнул он меня по спине. - Ребята сами справятся.

И мы пошли. Но дернуло же что-то меня обернуться. Обернуться и тут же пожалеть.

Подсвечивая себе мощными армейскими фонарями, деловито шуровали на насыпи ребята. И вывернувшийся луч выхватил из тьмы что-то небольшое, круглое... Похожее на футбольный мяч. Правда, мячи не бывают мохнатыми. И не блестят у них железные зубы.

6.

- Ну заходите, ребята, заходите... Присаживайтесь... Чувствуйте себя как дома... Собственно говоря, вы и так...

Аркадий Кузьмич широко улыбался, развернувшись черным кожаным креслом в нашу сторону. Кресло, величественно-необъятное, могло вместить по меньшей мере троих таких Кузьмичей - худеньких, лысеньких, с озорными маслинами-глазками. Как-то не вязалась простецкая внешность Старшего Хранителя с более чем серьезным кабинетом.

Боясь показаться невоспитанным, я лишь короткими взглядами сканировал окружающую среду. А было на что посмотреть. Сам кабинет, вытянутый в длину, вполне мог принадлежать когда-то большому здешнему начальству. Директору комбината, секретарю райкома... Ну, на худой конец, редактору областной "Правды". Масштабы, как и положено, подавляли. Здесь и танцевать можно было, и в снежки играть - дело лишь за снегом.

Вдоль стен стояли не стулья даже, а ряды кресел - в меру роскошных, обтянутых красным бархатом, но ни в какое сравнение не идущих с местообитанием Кузьмича. Сами стены, отделанные розоватым мрамором, навевали неприятные воспоминания. Не то ритуальный зал, не то еще похуже... Спасибо, мрамор хоть не зеленый. И наверняка фальшивый.

Слева со стены глядел огромный портрет. Седой мужчина, слегка прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Казалось, был он чем-то недоволен, но полагал ниже своего достоинства поднимать вопрос... Нет, вроде бы совершенно незнакомая личность... Хотя что-то все же такое вертелось в мозгах... Вертелось - и мгновенно таяло, ускользало.

На противоположной стене разместилась неожиданная, неуместная здесь коллекция. Не холодного оружия - напротив, более чем мирная. Висели тут музыкальные инструменты. Благородные изгибы темных, сверкающих полировкой скрипок гармонировали с изящными, напоминающими знаки интеграла гобоями, огненно-рыжие гитары поблескивали серебристыми, разлиновавшими черные грифы, струнами. Огромный контрабас чудом не обрывался под собственным весом, а легкомысленного поведения мандолины, казалось, готовы были взметнуть шквал каких-нибудь южных страстей.

Чего тут только не было! И легкие, тоскующие по девичьим пальчикам арфы, и старинные, затейливо расписанные гусли, и пузатый охотничий рожок... Неужели Кузьмич на всем этом играет? - мелькнула шальная мысль. Нет, скорее всего инструменты имеют ритуальное предназначение.

- Вот, Аркадий Кузьмич, - кашлянув, начал Женя. - Это и есть Константин Антонович Ковылев, о котором вам уже докладывали.

- Очень, приятно, Константин Антонович! - живо подхватил Кузьмич. Наслышан, и изрядно. Знаю, вам сильно не повезло. Не стану говорить всяких стандартных утешений, о всяких там темных и светлых жизненных полосках наверняка уже наслышались такого по самое "не могу". Но ведь вы устояли все-таки, Константин, не сломались. И это не случайно. Значит, есть в вашей душе некая струнка, отзывающаяся на звучание иной, изначальной Струны. Собственно, она и привела вас сюда, к нам. Всё очень символично.

Жестикуляция у Кузьмича была подстать патетической речи. Пальцы его нервно бегали по черной столешнице, мимические фигуры поражали своей утонченностью, а глаза чуть ли не выползали из орбит. На стебельках они у него, что ли, как у насекомого? Часом, не дразнят ли его тараканом?

- Итак, я рад, Константин Антонович, что вы, оказавшись в сфере нашего... э-э... притяжения, проявили неподдельный интерес к нам и к нашему делу, готовы влиться в наши ряды, занять, если можно так выразиться, свою линейку на нотном стане...

Надо же, как поэтически излагает! Ох, очень, очень осторожным надо быть с этим доброжелательным тараканом.

А речь таракана гладко лилась дальше: