Полоса точного приземления

- Невелика разница, - ответил Марат, несколько погрешив против истины, потому что разница между «закрыть» и «приостановить», конечно, велика. Но потом добавил гораздо более резонно:

- Тут все-таки нужна полная уверенность. Так что, наверное, слетать надо.

Члены совета снова задумались.

- Хорошо. Предположим, мы повторный полет санкционируем. Что можно сделать, так сказать, в уменьшение риска? - спросил Кречетов, которого сами слова «закрыть работу» заставили слегка вздрогнуть: он мгновенно представил себе, как будет встречена такая инициатива «наверху».

- Можно, кроме вашего «Окна», обычные радиоприводы включить, - предложил Нароков. - Ведь вопрос о чистоте эксперимента - по «Окну» выполнен заход или с помощью чего-то другого, - насколько я понимаю, сейчас снимается… Временно… А чтобы попасть на полосу, приводы все-таки помогут… И с локатора пусть подсказывают…

Больше никаких полезных идей в «уменьшение риска» высказано не было. И методсовет скрепя свое коллективное сердце постановил: считать в виде исключения возможным…

И вот вновь повторяется привычная процедура: выруливание, взлет… Опять самолет, оторвавшись от земли, уходит в облачность… Заход вслепую по кругу… Включение «Окна»…

Литвинов поймал себя на совершенно не свойственном его характеру ощущении: ожидании чуда.

Но чуда не произошло. Оно вообще случается в жизни существенно реже, чем хотелось бы.

Отметка на экране вела себя ничуть не лучше, чем в предыдущем полете: издевательски извивалась, изгибалась (Литвинов потом сказал: «Чуть ли не рожи строила!»), а главное, плавала. Плавала по всему экрану. Все, как в прошлый раз!

И опять один за другим пошли заходы, завершавшиеся выходом в стороне от полосы. Опять приходилось Литвинову энергичной змейкой над самой землей выводить самолет на линию посадки. Неожиданно для себя он обнаружил, что начинает втягиваться: более уверенно выкручивает машину, более четко ощущает величину зазора - пять, четыре, три метра - между концом опущенного в довороте крыла и землей, тратит на всю эту операцию меньше энергии. К концу полета уже не чувствовал себя таким выжатым лимоном, как.в прошлый раз. И даже саму посадку не стал приурочивать к тому заходу, который случайно получится более или менее приличным, а уверенно (или, если угодно, нахально) отложил на последний - по запасу горючего - заход. Не сомневался, что, как бы далеко в стороне от полосы его ни вынесло из облачности, сядет! Сделает змейку поэнергичнее - и сядет. Так оно и получилось.

- Вы, Марат Семенович, я вижу, приспособились, - с одобрением отметил после посадки Федя Гренков.

- А что же нам с вами остается? - ответил Литвинов, которому подобные заявления всегда были, что называется, маслом по сердцу, а сейчас, когда у него - у него, Литвинова! - что-то в полете получалось не совсем так, как хотелось бы, тем более.

Никогда, даже в ранней молодости, не жаждал Марат того, что именуется «всенародной известностью» - чтобы девушки на улицах узнавали его в лицо и возбужденно шептались за спиной: «Гляди, гляди, кто идет!» Такая слава, полагал Литвинов да и большинство его товарищей, приличествует более киноактеру, чем человеку технической специальности.

Но чем Марат был действительно грешен, это стремлением к полному, безоговорочному профессиональному авторитету в кругу коллег! К тому, чтобы считалось: «Литвинов слетал, дал заключение - значит всё: как он сказал, так и есть»… Тоже, конечно, форма тщеславия. Или, если хотите, честолюбия - ведь различие между этими двумя понятиями в глазах окружающих определяется прежде всего тем, насколько возвышенными представляются им устремления обладателя этих черт характера. Дама хвастает общественным положением и финансовыми возможностями своего благоверного - тщеславие. Спортсмен выворачивается наизнанку, чтобы получить обязательно золотую, а не серебряную медаль, - честолюбие. Строгих научных критериев для классификации этих сугубо нравственных категорий пока, к сожалению (а может быть, к счастью), не разработано.

Повторный полет при очень низкой облачности оказался небесполезным хотя бы тем, что снял - по крайней мере в глазах Литвинова - сомнения в безопасности связанного с этим «цирка». Или если и не снял полностью, то, во всяком случае, сильно смягчил.

Но главная проблема - работоспособность «Окна»! - менее острой отнюдь не стала: ведь предназначалось это устройство для самолета, на котором, как справедливо заметил Кречетов, «таких сумасшедших фортелей, у самой земли откалывать никто не будет».

На стоянке подрулившую машину встретили довольно хмуро. Все видели, как далеко в стороне от полосы завершался каждый заход и какими номерами - глубокими кренами в обе стороны у самой земли - ознаменовалось окончание всего полета. Традиционное «Ну, как?», обращенное к прилетевшему экипажу, было сказано исключительно по привычке. Ничего нового этот полет явно не принес.

Тем не менее сели в мастерской. Помолчали. Кто-то не очень уверенным голосом сказал:

- Хорошо, что хоть дефект стабильный. А то, бывает, раз проявится, а потом ищи его, ищи…