Полосатая спинка. Рассказы

– А мне такую рёву-корову и вовсе в нянки не нужно, – рассердилась Манюшка и хотела было с нар прыгнуть – показать, что она в мальчишке не нуждается. Не тут-то было: голова у неё закружилась, и ей пришлось снова лечь.

– Ну что? – усмехнулся мальчишка. – Лежи уж лучше. Коли надо, и впрямь воды подам.

Но Манюшке стало не до ссоры.

– К немцам пошли… А может, тятю убьют, – тихо проговорила она и осторожно приподнялась на локте. – Ты скажи, не убьют его?

– Чего там убьют! – Мальчишке понравилось: девчонка, видно, заноза, а его спрашивает. – Разве такие дела делаем. Из-за тебя меня вот не взяли. Я бы им показал…

Манюшка внимательно на него посмотрела.

– Может, и вправду не врёшь, вихрастый, – задумчиво проговорила она.

Мальчишка обиделся. Перемирие, которое уже налаживалось, лопнуло.

– Вихрастый, – передразнил он. – У самой, гляди, коса крючком, даже из сугроба торчала. По крючку и нашли с красной тряпкой.

Манюшка подняла руку, неуверенно потрогала косичку.

– Я шибко бежала, – с усилием заговорила она, припоминая. – Шибко. Не замёрзнуть чтобы. А потом…

– Чего потом-то? – заинтересовался мальчишка и подошёл ближе. – Ты скажи, чего потом? Эх, да она опять спит. Дела! И опять я её, несчастный, сторожи!..

Мальчишка махнул рукой и снова устроился на своём чурбашке. Но ему не сиделось. То и дело он выбегал из землянки и слушал, не хрустнет ли где снег под осторожными шагами. Ждать было жутковато: мягкие шорохи подступали к землянке со всех сторон, ползли с вечерними косыми тенями.

И вот, наконец, по-настоящему хрустнуло. Кажется, лыжи шуршат. Наши? А кто его знает… Мальчугана как ветром сдуло вниз, в землянку.

Скоро в землянке снова стало тесно. Вместе с партизанами тётка какая-то пришла и с ней мальчишка, Манюшки поменьше. Мать она ей, что ли?

– Манюшка!.. – только и сказала мать, да так и приникла к ней, руками обхватила.

А Манюшка проснулась и спросила:

– Мамынька, это ты, а тятя-то жив ли? Ой, вижу, тятя, живой ты!..

– Живой, – ответил Степан и, как был в полушубке, поднял Манюшку с нар и прижал к себе. – Спасла ты меня, доченька, ведь я к немцам прямо в лапы шёл!

Манюшка крепко обхватила шею отца, отстранилась и посмотрела ему в глаза.

– А мне с тобой можно остаться? – спросила она. – Вон у тебя какой-то мальчишка чужой. И ещё дразнится: по косичке с ленточкой, говорит, нашли.

Степан потрепал её по щеке:

– Уж и с ним поцапалась, бедовая! И мать с Ваняткой, и ты тоже тут останетесь. Теперь немцы, если опять к нам домой наведаются, никого не помилуют. Мы им там жару дали. Только ты с Сенькой не вздорь, вы у нас оба вроде связные будете.

– Пусти Манюшку, – попросила мать. – Вот, оденься, дочка, всё я тебе принесла. Нельзя ей было одеться. В кофтёнке пошла. Не думала я её живую увидать…

– Зато с ленточкой! – засмеялся отец и ласково потянул за косичку. – Ишь распустилась. Мать, ты ей опять завяжи.

– Не надо, – заговорил вдруг один партизан и протянул руку. – Дай-ка, мать, ленточку. Мы по кусочку себе на рукава пришьём. На память, как дочка отца спасла.

Манюшка вся вспыхнула и за мать спряталась.

Кто-то тихонько потянул Манюшку за руку. Она живо обернулась: Сенька! И уж совсем собралась было показать ему язык, а он говорит:

– Ты мне тоже кусочек дай. Ладно? Я больше дразниться не буду, как мы оба с тобой теперь связные.

ПЛАТОЧЕК

Рыжий большеголовый мальчишка держал в руках ворону. Одной рукой он прижимал её к груди, а другой щёлкал по носу. Ворона изо всех сил мотала головой, пытаясь освободиться. Перья на загривке стали у неё дыбом, а глаза были злые и испуганные. Она тяжело дышала, широко раскрыв клюв, и пыталась каркнуть. Но каждый раз при этом мальчишка щёлкал её по носу и взвизгивал от удовольствия:

– А, ты так? А, ты так? А я – вот так!

Мальчишка, как нам показалось, был сильный и сердитый. Его рыжие волосы блестели, хитрые серые глаза тоже, а редкие зубы так и оскаливались при каждом щелчке.

Мы с сестрёнкой стояли, взявшись за руки, держа в свободной руке по корзиночке, полной земляники. На глазах у нас были слёзы жалости к бедному воронёнку и страха перед его мучителем. Нам обеим хотелось убежать домой или хоть спрятаться за кустом. Но вместо этого мы, дрожа и не сводя глаз с загорелой веснушчатой руки мальчишки, подходили к нему всё ближе и ближе, точно кролики к удаву. А он, не замечая нас, сидел на пне, широко расставив босые ноги, и всё щёлкал и щёлкал воронёнка по раскрытому беспомощному клюву.

– А я – вот так! – повторил он и вдруг, подняв голову, увидел нас, перепуганных, жавшихся друг к другу. На минуту он остановился и даже опустил руку. Его глаза обшаривали кусты вокруг нас, убеждаясь, что мы единственные свидетели его развлечений. Успокоившись, он сдвинул брови.

– Вы чего тут потеряли? – спросил он нас, по-прежнему крепко держа воронёнка левой рукой. Воронёнок хрипло пискнул.

Мы вздрогнули, посмотрели друг на друга и обе почувствовали, что страх куда-то пропал, жалость к воронёнку сделала нас храбрыми.

– Отдай воронёнка! – проговорили мы разом и сделали шаг вперёд, тяжело дыша от волнения и держась за руки.