Полосатый катафалк (Сборник)

Домик семьи Донато стоял среди смахивающих на курятники дощатых лачуг, которые располагались по трем сторонам пыльного квадратного двора, замыкавшего тупик. Одинокий кизиловый куст, способный расти где угодно, тянул к солнцу кисти ярко-красных ягод. В его длинной перистой тени компания ребятишек сосредоточенно играла среди пыли.

Они изображали индейцев. Многие из них, наверное, и в самом деле оказались бы индейцами, если бы удалось проследить их родословную. Старуха с лицом индианки, изборожденным морщинами, следила за ними с крылечка одной из лачуг.

Она сделала вид, будто не замечает меня. Не тот цвет кожи и приличный костюм, а приличный костюм стоит денег. А откуда берутся деньги? Из пота и крови бедняков.

— Миссис Донато здесь живет? — спросил я. — Секундина Донато?

Старуха не подняла глаз и ничего не ответила. В моей тени она окаменела, как ящерица. Дети у меня за спиной умолкли. Из открытой двери доносился женский голос, тихонько напевающий испанскую колыбельную.

— Секундина живет здесь, верно?

Старуха пожала плечами. Под порыжелой черной шалью это движение было еле заметно. В дверях появилась молодая женщина с младенцем на руках. У нее были глаза Мадонны и печальный рот — прекрасный, пока не раскрылся.

— Чего вам тут надо, мистер?

— Я ищу Секундину Донато. Вы ее знаете?

— Секундина моя сестра. Ее тут нет.

— Где она?

— Не знаю. Вы ее спросите. — Она посмотрела вниз, на безмолвную старуху.

— Она не отвечает. Или она не понимает английского?

— Понимать-то понимает, но сегодня она молчит. Одного из ее мальчиков вчера застрелили. Вы же сами знаете, мистер.

— Да. И мне надо поговорить с Секундиной о ее муже.

— Вы из полиции?

— Я адвокат. Сюда меня прислал Тони Падилья.

Старуха быстро и хрипло заговорила по-испански.

Я разобрал имена Секундины и Падильи, но это было все.

— Вы друг Тони Падильи? — спросила молодая.

— Да. А что она говорит?

— Секундина в больнице.

— С нею что-нибудь случилось?

— Там в морге ее Гэс.

— А что она сказала про Тони Падилью?

— Да так. Она говорит, что лучше бы Секундине выйти за него.

— Выйти замуж за Тони?

— Так она говорит.

Старуха все еще говорила, опустив голову, уставившись на пыль между своими черными потрескавшимися башмаками.

— Что еще она говорит?

— Да так. Она говорит, что в больницу только дура пойдет. Ее-то вот никто не заставит. Больницы — это там, где умирают, говорит она. У нее сестра — medica[4].

Я поехал в больницу, но меня тут же остановила мысль о многом другом, что мне нужно было сделать безотлагательно. В первую очередь я обязан был подумать об Элле Баркер. Начинался ее третий день в тюрьме, а я обещал, что попытаюсь снизить сумму залога. Правда, я не надеялся чего-то добиться, но попытаться все же следовало.

Время было самое подходящее. Куранты на башенке суда показывали одиннадцать, и когда я вошел в зал, там был перерыв — объявленный, видимо, ненадолго, так как подсудимые, скованные попарно, оставались на своих местах. Они сидели неподвижно и молча под охраной вооруженного судебного пристава. Почти все они походили на мужчин, прислонявшихся к стенам и изгородям Пелли-стрит.

Из своих комнат, волоча черную мантию, вышел судья Беннет. Я перехватил его взгляд, и он кивнул. В свои шестьдесят лет судья был очень импозантен. Он напоминал мне кальвинистского Бога моей бабушки минус борода плюс чувство юмора. Но во время судебных заседаний юмор этот не давал о себе знать, и всякий раз, когда мне по дороге к судейскому креслу приходилось пересекать колодец старомодного зала с высоким потолком, меня мучило ощущение, что наступил Судный день, а грехи мои все при мне.

Судья наклонился в мою сторону боком, словно отъединяясь от величия Закона.

— Доброе утро. Как Салли?

— Все хорошо. Благодарю вас.

— Ведь уже скоро?

— Ждем со дня на день.

— Она молодец. Мне нравится, когда милые люди обзаводятся детьми. — Его умудренный жизнью взгляд остановился на моем лице. — Вас что-то тревожит, Уильям?

— Не Салли, а Баркер, медицинская сестра… — Я замялся. — Мистеру Стерлингу следует выслушать то, что я собираюсь сказать, ваша милость.

Кит Стерлинг, окружной прокурор, сидел за своим столом справа, склонив седеющую голову над бумагами. Судья подозвал его к себе и сел прямо. Я продолжал:

— Мне кажется несправедливым, что Элла Баркер в тюрьме. Я твердо убежден, что никакого отношения к кражам она не имела. Похищенные ценности она получила как подарки. Единственная ее вина — излишняя доверчивость, так за что же ее карать?

— Ее не карают, — возразил Стерлинг. — Она просто задержана до расследования всех обстоятельств.

— Но факт остается фактом: она в тюрьме.

— Я назначил залог, мистер Гуннарсон, — сказал судья.

— Но пять тысяч долларов — не слишком ли это крупная сумма?

— По нашему мнению, нисколько, — ответил Стерлинг. — Она обвинена в серьезном преступлении.

— Я сказал «крупная» в том смысле, что такой суммы ей взять неоткуда. У нее нет семьи, нет сбережений, нет собственности…