Полосатый рейс (сборник)

— …Жили, кажется, без всяких переквалификаций… Нет, ему обязательно нужно поиграть на наших нервах…

— …Говорят, Сажин чекистом раньше был…

— …Вам хорошо, а меня — ежели обезьяны подведут…

— …А комиссию какую согнали… наших пятеро, да из Рабиса, да с окружкома кто–то…

В пустом зрительном зале театра, за длинным столом, накрытым кумачовой материей, сидела квалификационная комиссия. То были виднейшие одесские артисты — оперные и драматические, представители эстрады, руководители профсоюза Рабиса. Рядом с Сажиным сидел Глушко из окружкома, а за спиной Сажина пристроился его консультант и распорядитель смотра — Полещук.

— Можно начинать? — спросил Сажин. — Товарищ Полещук, начинаем.

— Занавес! Первый номер — жонглеры Альбертини! — объявил Полещук.

Старушка концертмейстер, в пенсне, чудом сидящем на самом кончике ее длинного носа, заиграла вступление, и на сцену бойко выбежали три ловких парня, с ходу начав перебрасываться мячами.

Сажин пошептался с членами комиссии и остановил жонглеров:

— Довольно, товарищи, довольно. Ваш номер известен. Вы свободны. Следующий.

— Аполлон Райский, — объявил Полещук и негромко добавил, обращаясь к членам комиссии: — Псевдоним, настоящая фамилия Пупкин. Яков Пупкин.

— Ария Каварадосси из оперы Пуччини «Тоска», — объявил артист, вышедший на сцену.

За кулисами девица в розовом трико выслушивала инструкции фокусника. На нем был экзотический восточный халат и огромный тюрбан на голове.

— …Значит, так, — шептал он, — как лягите в ящик, — сейчас коленки к грудям и голову к коленкам. И ничего не опасайтесь, пила мимо пойдет…

— Да я не пилы вашей боюсь, а боюсь, как бы мне с учета не вылететь.

— И расчет сразу после номера, — говорил восточный фокусник, — как, значит, договорились… А ты покрутись где ни где, — обратился он к своей постоянной партнерше — худой уродливой девке в платье с блестками, — покрутись, покрутись, сегодня заместо тебя вот энта в ящик лягит… — закончил он, поправляя на голове свой огромный восточный тюрбан.

К девице в розовом трико — той, что сегодня «лягит» в ящик, подошел молодой артист:

— Ты что это, Виолетта, бросила Дерибасовскую, в артистки подалась?

— Да нет, мне бы только с учета не слететь.

— Вы свободны… — сказал Полещук Пупкину—Райскому, когда тот допел арию.

Комиссия совещалась по поводу его категории.

— А нельзя ли его обязать, чтобы пел другие песни? — спросил Сажин. — Ну, народные, революционные…

— Мы репертуаром не занимаемся, — несколько высокомерно ответил член комиссии лысый режиссер Крылов, — наше дело профданные, тарификация.

Глушко наклонился к Сажину, тихо шепнул с укором:

— Не надо, Сажин, это не твоя функция…

Через служебный вход за кулисы вбежал запыхавшийся актер.

— Вот вы тут песни поете, — зашептал он, — а московские киношники прямо на улице, без всякого Посредрабиса, набирают на съемки! Грека записали — швейцара из Дворца моряка… при мне…

— Следующий! Раджа Али—Хан-Сулейман! — объявил Полещук и, повернувшись к комиссии, добавил: — Федор Иванов.

Под аккомпанемент в высшей степени «восточной» музыки на сцену вышел известный нам фокусник, прикоснулся рукой ко лбу, потом к губам и наконец к груди. Поклонился и плавным движением поднял руку. В ответ из–за кулис бесшумно выплыл на сцену волшебный сундук. Раджа Али—Хан-Сулейман сделал таинственные пассы, сундук остановился, из–за кулис вышла девица с Дериба–совской в розовом трико. Фокусник открыл крышку сундука и сделал приглашающий жест. Девица стала залезать в сундук. Кое–как она справилась с этим, и раджа Али—Хан-Сулейман, снова проделав волшебные движения, закрыл крышку сундука.

Настал решающий момент: Али взял в руки большую пилу, и аккомпанемент восточных мелодий сменился барабанной дробью.

— Алла–иль–алла! — закричал фокусник. — Иль—Магомет-Турок—Мурок…

И он начал пилить свой ящик. Пила уходила все глубже. И вдруг раздался отчаянный крик, крышка отскочила, и девица выпрыгнула, издавая вопли вперемежку с руганью:

— Ты что, обалдел? Смотри, чуть зад мне не отпилил… — И, всхлипывая, она пошла за кулисы. Раджа Али—Хан-Сулейман чесал затылок. Комиссия смеялась.

— Али этого снять с учета. И девицу тоже, конечно, — сказал Сажин.

— Ну, зачем же… — вмешался лысый Крылов, — пусть Али завтра еще раз пройдет.

— Никаких «завтра». Никаких жуликов. Никаких комбинаций в Посредрабисе. Пусть дорогу к нам забудут. Я не позволю пачкать наше звание артиста. Давайте дальше.

— Следующий! — вызвал Полещук и, наклонясь к Сажину, сказал: — Правильно делаете. Это я вам говорю, Полещук.

Пляж был густо заполнен отдыхающими. Неисчислимое множество одесских детей носилось по белому песку. Дамы прикрывались зонтиками. Мужчины расхаживали в купальниках, которые ныне считались бы женскими, если б не были такими закрытыми. Прогулочные лодки проплывали у самого берега, и пловцы, хватаясь за борта, приставали к девицам, содержащимся в лодках.

Сажин шел по пляжу. Многие оглядывались вслед странному субъекту в застегнутом на все пуговицы френче, в галифе и сапогах.