Половецкие пляски

Когда я зарубила это себе на носу, мне стало спокойней. Сильвия никогда не оговаривает правила, но будь добр их не нарушать, а то не заметишь, как «сезам, откройся!» работать прекратит. Странное местечко, временами думалось мне: все можно, но ничего нельзя, я не гость и не хозяин, и все — не гости и не хозяева, чинят розетки, водят Марата к логопеду, оставляют деньги на трюмо… А Сильвия всем благодарна, но сразу забывает о них, медленно и скрипуче продирая волосы массажной щеткой. Самое неприятное о любой персоне — это «странный…». Интересно, Пинсон, по ее понятиям, странный? Скорее — ремесленник. Это тоже из ее игр в слова. Жизнь ремесленника — скупые радости и щи по субботам, инструкции по подготовке к… аккуратно выструганный успех и никогда — бешеный взлет или слезы радости. Зато мне взлетов и слез хватает. Когда я иду к Пинсону, мир готовится к взрыву. Когда я его жду в пропахшем им же коридоре, в грудной клетке тикает бомба. Сдохнуть можно от смеха, но мне кажется — за мной следят все. Особенно ненавистный доктор Исса, чей кабинет рядышком. Пинсон шовинист, он ненавидит арабов. Арабы ходят в профессорах, арабы улыбаются, им идут белые халаты. Особенно хороши арабы летом в предвкушении двухмесячного проветривания. Больница проветривается, но врачи — никогда. Они сохранят свой запах и в могиле, они всегда будут пахнуть спиртом, уксусом и кровью и наполнят этим ветром свежие осенние палаты. Чтобы вновь прибывшие, легкомысленные и не очень больные, как говорится, memento more…

Уезжают ли врачи-арабы в отпуск на родину? Летят ли утки на зиму в Испанию?.. Берет ли Пинсон с собой в отпуск свою жену и валяются ли они на пляже поближе к пивному ларьку?.. Какая мне, собственно, разница; чтобы узнать, нужен пароль, которым и не пахнет. Город увлекся гаданием и расплетанием клубков кармы. Но что мне город, я-то еще с ума не сошла… Зачем мне этот неудобный Пинсон, какого черта Пинсон… Ужасно, что всегда знаешь ответ. И чудесно, что никогда не поздно притвориться незнающим…

Пинсон не удивился приглашению. Он не делил территорию на свою и чужую, раскачиваясь между двумя крайностями — либо все свое, либо все такое колючее, что держи ухо востро… Сказочный зачин обычно — «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве…». Точнее, не важно где, была бы суть. Пинсон пришел к Сильвии. Ко мне, но все-таки в тридевятое царство. Мне враз стало неловко, и ни о каком кофе с пряничком речи идти не могло. Но Сильвия соизволила сама накрыть на стол и переоделась в красное платье… С чего вдруг… сразу стало неуютно от резкого цвета, кухня казалась слишком маленькой для такого одеяния. Но я устала задавать вопросы, в конце концов. Сильвия — хозяйка, и это ее вечный козырный туз, пользуется она им или нет.

И разговорчик завести пыталась… Мне-то смешно, Пинсон и Сильвия — словесные антиподы, масло и вода, полная несмачиваемость. Хотя я видела, как Сильвия наводит фокус, в ее квартире таких кадров еще не мелькало, и она как будто побаивалась атаки. Пинсон недолго дал себя разглядывать, чай, не в зоопарке. Потом уже со мной наедине выдохнул: «Вот это квартирка… Не люблю глазеть на чужую жизнь… зачем ты меня сюда притащила…» Удивлялся, что я живу здесь за «так», за родство душ и за халтуру в «пополаме»… Дела шли не ахти, но Пинсону сам Бог велел приврать о нашем тонком рабочем процессе, что совершенно бесполезно — он прочитает скрываемое между строк, даже если в гробу он видел мою призрачную жизнь… А на Сильвию он не мог напоследок не взглянуть: встала истуканом в коридоре, как на проводах любимого гостя, в красном своем балахоне, в пяти кольцах, со взлетающими от малейшего жеста длиннющими волосами… Не дала долепетать последние словечки, хотя и лепетать-то нечего, перед «до свидания» у меня всегда ком в горле. Все равно — не дала, на Сильвию свалить вину — и то легче станет. Мои слова для Пинсона — яичная скорлупа, а внутри слишком часто одна и та же мольба-крик: «Ну пожалуйста, еще немного…» Кто другой бы кушал и не морщился, смаковал бы даже, но Пинсон и здесь оказывался самым вредным и несговорчивым.

А на следующий день пришел милый сюрприз. Сильвия из неприметного ящичка извлекла заветную заначку — деньги на ремонт в ванной. И заявила — гуляем! Деньги нам скоро заплатят, но ждать их не нужно. Нужно транжирить. Пусть они легко уходят — тогда и придут легко. Новая философия, непривычное солнце для осеннего сна. Мы с Сильвией и Маратом скачем по магазинчикам. Непременный ванильно-вишневый пирог английской королевы на вечер — само собой.