Половецкие войны

– А что, и приду, – лукаво засмеялась Роксана. – Я ведь ничего ещё, правда, гречин? Не одному тебе голову вскружу! – Она прошлась перед ним, покачивая бёдрами. – А ты тамо как поживаешь, в уграх-то? Без пригляду женского, сразу видать. Шапка-то вон экая. Тож мне, посол выискался! – Она хихикнула. – Сором один токмо.

Авраамка смутился, стал оглядываться по сторонам – не заметил ли кто его промашки. В самом деле, верно, не ту шапку впопыхах напялил на голову. А Роксана подсмеивалась, вышучивала его, говорила лукаво:

– Не гляди, не гляди, все узрели, все смеются над послом крулевским!

Откуда и взялось столько юного задора у этой немолодой уже, пережившей тяжкие потери и несчастья женщины?!

– Тоже, нашла веселье, – кусая губы, ворчал раздосадованный Авраамка.

– Топерича я от тя не отстану, в Угрию с тобою отъеду, ко княжне Предславе в свиту попрошусь. Тогда-то, в прежнюю нашу встречу, иные помыслы были. – Она вмиг отринула свою необычную весёлость, посерьёзнела, хитроватые искорки потухли в серых очах. – И ты кознодеем препакостным мнился. А после всё думала, думала. Ох и тяжко горлицей на сухом древе вековать! Одна я, и ты один-одинёшенек. Знаем мы друг дружку, жалеем. И довольно б того.

– Роксанушка, любая моя, схлынуло давно всё, истаяло, в душе одна пустота, мрак. – Авраамка с жалостью смотрел на Роксану и словно не узнавал её. Неужели это та недоступная и близкая, гневная и ласковая женщина, о которой он когда-то страстно мечтал?! Будто и не было долгих лет; всё такая же стройная, красивая, немного лукавая, полная обаяния, стоит она перед ним. И содрогается, изнывает от былой тоски душа Авраамки.

А она спорит с ним, упрямо и настойчиво вопрошает, в нетерпении стуча ногой в чёрном выступке[309]:

– Отчего ж истаяло? Камею ж носишь, не потерял, не позабыл? И на пристани сейчас первый приметил, узнал.

– Но путь мой далёк, многотруден, Роксанушка. Угрия – она ведь не за тем вон углом.

– А я будто не ведаю. – Снова хитроватые огоньки глаз обжигают Авраамку. – Да коль хошь ведать, у мя и кольчуга есть, и броня дощатая, и шелом булатный, и сабля вострая. Никоего ворога не боюсь.

– Упрямица ты великая, – выдохнул гречин. – Что же, поедем так поедем. Одна ты у меня на всю жизнь, Роксанушка, лада милая.

У ворот посольского дома, к удивлению стражей-угров, они сомкнули уста в жарком поцелуе.

– Хорошую бабу нашёл королевский советник, – угрюмо обронил один из угров, узколицый смуглый усач.

Глава 69. «Не свидеться больше»

Снова выпало Авраамке и Тальцу расставанье. В Десятинной церкви Успения Богородицы они отстояли молитву, а после, пожелав друг другу удачи, обменялись нательными крестами.

– Да поможет те Всевышний, друже! – хлопнул гречина по плечу воевода. – Сподобит Господь, свидимся ещё!

– И тебе тоже Бог в помощь. Сохранил бы тебя, не дал погинуть под саблями половецкими.

Прощание было недолгим, поздним вечером Талец со сторожей отъезжал на пограничье проверять заставы.

Уже в сумерках дошли они до крепостных ворот, и словно жаркое дыхание степи ударило им в лица, в душу Авраамки запала тревога, он почти с мольбой вымолвил:

– Обереги себя, Талец.

– За меня не бойся. Поживу ещё, – рассмеялся воевода. – Ну, бывай!

… Кони уносили всадников в темноту. Авраамка, взбежав на заборол, пристально всматривался в заречные дали. Стих топот копыт, безмолвие воцарилось вокруг, только потрескивали горящие на крепостной стене смоляные факелы. Падали отсветы их на гладь Днепра, золотили маленькие волны, смуглое задумчивое лицо Авраамки озарялось переливчатым неярким светом.

«Навеки простились. Не свидеться больше. Слишком много вёрст между нами», – стучала горестная мысль у него в голове.

С тяжёлым вздохом он повернулся и поспешил вниз.

Глава 70. Княжна-королевна

Посольство возвращалось в Венгрию в тёплую вешнюю пору, когда в садах краснела и наливалась соком вишня, благоухали цветы, а ночами неслись по дубравам и перелескам соловьиные звонкие трели.

Возок княжны был обит парчой и щедро изузорен киноварью, несла его четвёрка вороных коней, в притворе возка на сене нежились ленивые челядинки, выразительно посматривающие на лихих угорских верховых в надвинутых на брови суконных шапках.

Княжну Предславу везли осторожно, медленно, как пиво, которое боятся расплескать и взболтать. Вместе с будущей королевной ехали старушка-мамка и вдовая княгиня Роксана.

В серебристом платье с широким поясом, в парчовой шапочке на пышных волосах, грустная сидела Предслава. Подперев кулачком щёку, уныло смотрела она в оконце и вспоминала прощальный свой разговор с бабкой.

Вечером накануне отъезда старая Гертруда поднялась к ней в светёлку, села рядом на скамью и, проведя сухой жёлтой ладонью по золотистым девичьим волосам, тихим голосом сказала:

– Не грусти, девонька. Разумею, тяжко вельми тебе, но такова уж доля женская: подолгу вдали от родных мест жить. Не думай о сем. Мысли лучше о королевиче угорском, о счастье в замужестве.

Предслава не выдержала, расплакалась и, вытирая белым шёлковым платком слёзы, спросила: