Половецкий след

Путята молча кивнул. Эту странную девушку он побаивался и не понимал. Дева ведь что должна? Замуж и деток рожать каждый год. Мужа, семью обихаживать, в поле работать и все хозяйство вести. А не скакать на коне черт-те где, с мечом на поясе и самострелом за спиной! С такой вот точкой зрения соглашались все, и то, что молодой сотник привечал Добровою, очень многим не нравилось. Вовсе не потому, что задевало их личные интересы, просто явно нарушался очень важный постулат: полностью игнорировалась общественная мораль, вот то самое «что люди скажут». Миша это понимал прекрасно, но покровительствовал странной девушке специально, но не назло, а имея целью пробить дорогу новому. Так сказать, не потворствовать средневековой косности – пусть привыкают! О том и с дедом был разговор, и со старостой, и со многими наставниками. И все в результате согласились – надо так надо.

Тем не менее косые взгляды на Войшу бросали… Что же касаемо родственников, то те малость подуспокоились. Девка в поход военный отправилась… Сгинет – так с глаз долой, из сердца вон, а ну как не сгинет, а с добычей хорошей вернется? Вот тогда-то ее и замуж, тем более сотник намекнул на некоего весьма перспективного десятника… Чем не жених? Сегодня – десятник, завтра полусотник, а там, глядишь, и до воеводы дорастет! Если в бою на чужбине не сгинет…

Нарвав травы, Добровоя с Путятою устроились в кустах вполне себе уютно. Главное, что отсюда хорошо просматривались и подходы к каменной бабе, и примятая широкой колеею трава – степная дорога. Это ведь только кажется, что степь – сама по себе степь, без конца и без края. На самом-то деле в ней и дороги, и тракты, и тропинки охотничьи – все есть.

– Вот смотри, Путята, – с дороги могут сюда свернуть. Какой-нибудь всадник. Вынырнет из травы…

– А мы заметим?

– Ну, ясен пень! – девушка рассмеялась. – На то мы тут и поставлены… О! Слышишь?

– Что, скачут уже? – встревоженно встрепенулся отрок.

– Да нет. Просто… пеночка у дороги поет… Ну слышишь же? Фью-фью…

Парнишка прислушался:

– Ага…

– Значит, там нет никого. Все спокойно… А вон, чуть левей – малиновка… И вот это – чвык-чвык – зяблик!

– Ну ты это… – Путята просто не смог выразить словами все свое восхищение. Сам-то он так хорошо разных птах божьих не знал. Мало кого распознавал, разве что сороку, ворону, утку… ну, кукушку еще – ее любой узнает.

– Вообще-то я тоже раньше птиц не особо знала, – чуть помолчав, призналась девчонка. – Меня Горислава, подружка, научила, а ее – муж, варяг Рогволд.

– Это та Горислава, что на усадьбе Брячиславы-вдовы жила? Горька?.. – Путята округлил глаза.

– Горька, – согласно кивнула Войша. – А ты ее знал, что ли?

– Я-то знал… Вот она меня – вряд ли. Слишком мелок был… – парнишка неожиданно улыбнулся. – Помню, как за ней Велька… десятник Велимудр… в кусточках подглядывал. А она ему – лошадиной бабкой. Зуб выбила, ага!

– Так ты сам это видел?

– Не-а. Большие ребята рассказывали. У нас там, на выселках, рядом с Васильковым, кумовья жили. До мора еще.

– Ой! Кречет кричит! – насторожась, Добровоя посмотрела в небо… – Что-то не видать. Может, там, дальше… О! Вот опять… Слышишь?

– Ага…

– И пеночка запела… Странно…

– А вот и утки! – усмехнулся парень.

– Утки? Ага-а…

Кусты рядом зашевелились…

Разведчики переглянулись и дружно вытащили ножи.

– Царьград! – глухо вымолвили из зарослей.

– Пинск! – Войша тут же откликнулась, заулыбалась.

Из кустов показался Ермил.

– Что это вы тут… с ножами? Утки не слышали?

– Просто так. На всякий случай…

– На вся-акий слу-учай! – передразнил десятник. – Ну, что тут у вас?

– Спокойно все. И никого, – доложив, Добровоя вдруг вспомнила: – Только – кречет!

– Кречет?

– Ну, кречет тут где-то… Охотится… А пеночка поет себе! Словно оглохла. Не боится ничуть.

– Бывает, – расслабленно кивнув, Ермил все же глянул на небо. Какая-то хищная птица все же маячила в вышине, парила, расправив крылья. Сокол? Орел? Кречет?

* * *

Откуда взялся здесь, посреди степи, этот огромный камень, наверное, знали лишь древние забытые боги. Может быть, он лежал здесь всегда, с незапамятных времен, а может – притащен был специально, для жертвенника или капища. Больно уж подходящий, приметный, округлый, а сверху – ровный, как стол.

Славка, недолго думая, забрался на камень и, приставив ладонь козырьком ко лбу, восторженно оглядел округу:

– Ой, Трофиме! Какая же лепота! Там вон – красно все от маков, там – сребрено – полынь, а вон, ближе – злато… лютик, что ли? Еще синее-синее – верно, васильки, а далее все в бирюзе!

– Дорогу видишь?

– Дорогу? А! Вон она, колея – трава примята. Отсель – две сотни шагов.

Где-то совсем рядом внезапно закричала какая-то птица.

– Похоже, кречет, – спрыгнув с камня, прислушался Изяслав. – Вон и жаворонки вспорхнули – услышали. Сейчас он их…

– Кречет, говоришь… – прищурясь, Трофим задумчиво покусал губы. – А ну-ка, друже, сбегай к дороге… Глянь, нет ли каких следов?

– Ага! – радостно закивал отрок. – Посейчас и метнусь – быстро!

– Ну и добре. Вернешься – доложишь!