Половина желтого солнца

Угву первым зашел в дом. За ним – Оланна с Малышкой. Углы гостиной затянула белесая паутина. Над головой Угву заметил большого черного паука – он по-хозяйски копошился в паутине. Не было ни диванов, ни занавесок, ни ковра, ни полок. Жалюзи тоже сорваны, выбитые окна зияли, и пыль, принесенная харматаном, осела на стенах бурым слоем. Невесомые пылинки плавали в пустой комнате. В кухне осталась лишь тяжелая деревянная ступка. В прихожей Угву поднял с пола пыльный пузырек, поднес к носу и уловил слабый кокосовый аромат. Духи Оланны.

Когда зашли в ванную, Малышка расплакалась. В ванне бесстыдно темнели окаменевшие кучи дерьма, по полу были разбросаны страницы из журнала «Драм», в темных пятнах – ими подтирались вместо туалетной бумаги. Оланна утешала Малышку, а Угву вспоминал, как в этой самой ванне Малышка играла с желтым пластмассовым утенком. Угву открыл кран, что-то пискнуло, но вода не потекла. Трава за домом оказалась Угву по плечи, сквозь нее было не пробраться, и пришлось поискать палку, чтобы пробивать себе дорогу. Гнезда диких пчел на дереве кешью уже не было. Дверь во флигель болталась на сорванных петлях; толкнув ее, Угву вспомнил, что оставил на гвозде рубашку. Зная наперед, что не найдет ее, он все-таки глянул на стену. То была любимая рубашка Анулики. Сердце замирало от радости и страха, что через несколько часов он увидит Анулику, что он наконец-то вернется домой. Угву не позволял себе думать о том, кого застанет в живых, а кого уже нет на этом свете.

Угву готов был немедленно взяться за работу – мыть, чистить, скрести дом, но он боялся, что одной уборкой не обойтись. Может статься, дом осквернен до самого фундамента, и комнаты навеки пропитались запахом мертвечины, и крысы всегда будут шуршать под потолком. Хозяин нашел веник, сам подмел кабинет, оставив под дверью кучу пыли и помета ящериц. Заглянув в кабинет, Угву увидел Хозяина – тот сидел на единственном трехногом стуле, прислоненном к стене, и разбирал груду полусожженных бумаг и папок.

Отскребывая палкой кучи дерьма в ванне, Угву проклинал вандалов и их отродье. Он уже успел вычистить ванну, когда Оланна попросила его отложить уборку на потом, а сначала навестить родных.

Угву стоял не шевелясь, пока Чиоке, младшая жена отца, осыпала его песком.

– Ты настоящий, Угву? – спрашивала она. – Настоящий?

Чиоке нагибалась, набирала пригоршни песка и швыряла ему на плечи, на руки, на живот. Наконец прекратила и обняла его: не исчез от песка – значит, не призрак. Вышли и остальные, обнимали его, трогали, чтобы лишний раз убедиться, что он не дух. Женщины плакали. Угву вгляделся в лица – все осунулись, на всех печать лишений, даже на лицах детей. Но больше всех изменилась Анулика. Лицо ее было в угрях, и она не смотрела ему в глаза, когда повторяла в слезах: «Ты жив, ты жив». Он помнил сестру красавицей – неужели ошибался? На него смотрела незнакомка, дурнушка, косившая глазом.

– Мне передали, что мой сын убит. – Отец ухватил Угву за плечи.

– А где мама? – спросил Угву. И понял все без слов. Он знал все с той минуты, когда к нему выбежала Чиоке. На ее месте должна была быть мама, она сердцем почуяла бы, что он здесь, и встретила бы его возле рощицы деревьев убе.

– Мамы больше нет, – сказал отец.

Слезы обожгли глаза Угву.

– Бог никогда им не простит.

– Не болтай зря. – Отец с опаской огляделся, хотя они были вдвоем. – Вандалы тут ни при чем. Ее свел в могилу кашель. Пойдем, покажу тебе, где она лежит.

Могила была без креста, над ней зеленел кустик кокоямса.

– Давно? – спросил Угву. – Давно она умерла?

Казалось немыслимым спрашивать такое о маме. Да и неважно, когда она умерла. Пока отец говорил ненужные слова, Угву упал на колени, уткнулся в землю лбом, прикрыл голову руками, словно защищаясь от чего-то невидимого, что может обрушиться на него сверху, словно только так мог он перенести мамину смерть. Отец вернулся в хижину, оставив его одного.

Позже Угву сел с Ануликой под хлебным деревом.

– От чего умерла мама?

– От кашля.

На его вопросы сестра отвечала не так, как он ожидал, – без жестов, без метких словечек. Да, свадьбу отпраздновали как раз перед тем, как вандалы заняли поселок. Оньека жив-здоров, уехал на ферму. Детей у них пока нет. Она часто отводила взгляд, как будто ей было неуютно с ним рядом, и Угву не мог понять, куда девалась их былая близость. Когда ее позвала Чиоке, Анулика ушла с видимым облегчением.

Угву смотрел, как вокруг хлебного дерева носится с визгом детвора, когда пришла Ннесиначи, с малышом в перевязи. Она ничуть не изменилась и, в отличие от других, не похудела. Грудь стала пышнее, глаза блестели. Она обняла Угву, крепко прижалась к нему. Малыш хныкнул.

– Я знала, что ты не погиб, – сказала она. – Знала, что твой чи не дремлет.

Угву погладил малыша по щечке.

– Ты вышла замуж во время войны?

– Я не замужем. – Ннесиначи перевесила малыша на другой бок. – Я жила с солдатом-хауса.

– С вандалом? – Угву был не в силах вообразить подобное.

Ннесиначи кивнула: