– Даже если ее расстреляли, ее не повезли бы в биафрийский морг.
Оденигбо был прав, но Оланну уязвили его слова и то, что он назвал ее по имени вместо привычного «нкем», и она все равно поехала в зловонный морг, где прямо во дворе, разбухая на солнце, свалены были трупы погибших во время недавней бомбежки. У входа толпились люди: «Пустите, пожалуйста, мой отец пропал во время бомбежки», «Пустите, пожалуйста, я не могу найти дочку».
Увидев записку от Маду, смотритель впустил Оланну. Она уговорила его показать все до единого женские трупы, даже, по его словам, слишком старые, а на обратном пути остановила машину, и ее стошнило. «Если солнце не взойдет, мы заставим его взойти». Так называлось стихотворение Океомы. Дальше она забыла – что-то про лестницу в небо, сложенную из глиняных горшков. Когда она вернулась домой, Оденигбо играл с Малышкой, а Ричард сидел, глядя в пустоту. Никто не спросил, нашла ли она тело Кайнене. Угву показал на ее платье и шепотом, будто понял, что это рвота, сказал, что у нее большое пятно. Харрисон пожаловался, что на ужин ничего нет, и Оланна лишь тупо уставилась на него, потому что всем ведала Кайнене. Кайнене знала бы, что делать, если кончились продукты.
– Приляг, нкем, – шепнул Оденигбо.
– Ты помнишь стихи Океомы о том, что если солнце не взойдет, мы заставим его взойти?
– «Из глины горшки обожжем, лестницу в небо из них возведем, под ногами прохладу их ощутим».
– Да, да.
– Это моя любимая строчка. Остальное забыл.
Во двор с криком вбежала женщина из лагеря, размахивая зеленой ветвью. Такая сочная, блестящая зелень – откуда? Все окрестные деревья и кусты были иссушены зноем, оголены пыльными бурями. Земля была желтая, сухая.
– Войне конец! – кричала женщина. – Слушайте! Войне конец!
Оденигбо бросился к приемнику. Мужской голос по радио был им незнаком:
Оланне нравились честность и спокойный, твердый голос выступавшего по радио. Малышка теребила Оденигбо: «Почему тетя из лагеря так кричит?» Ричард поднялся и подошел ближе к приемнику, и Оденигбо прибавил звук. Женщина из лагеря сказала:
– Говорят, вандалы идут сюда с палками, бить мирных жителей! Мы уходим в буш! – Она повернулась и побежала в сторону лагеря.
Не веря своим ушам, Оланна опустилась на скамью.
– И что теперь будет, мэм? – спросил тусклым голосом Угву.
Оланна посмотрела в сторону, на запыленные деревья кешью, на безоблачное небо, на далекий горизонт.
– Теперь я найду сестру, – тихо отозвалась она.
Прошла неделя. В лагерь беженцев приехал фургон из Красного Креста, и две женщины раздавали всем молоко в кружках. Многие семьи ушли из лагеря на поиски родных или в буш, прятаться от нигерийских солдат с кнутами. Но когда Оланна впервые увидела на главной дороге нигерийских солдат, никаких кнутов у них не было. Они громко переговаривались на йоруба, смеялись и заигрывали с деревенскими девчонками. «Выходи за меня замуж, дам рису и бобов».
Оланна стояла в толпе, глядя на солдат. Их нарядная отутюженная форма, начищенные черные башмаки, уверенные взгляды рождали в душе пустоту, точно ее ограбили. Солдаты перекрыли дорогу и не пропускали машины: «Движение пока закрыто. Закрыто». Оденигбо рвался в Аббу, узнать, где похоронена мать, и каждый день ходил на главную дорогу спрашивать, не пропускают ли нигерийские солдаты машины.
– Надо собираться, – сказал он Оланне. – Дороги откроются не сегодня-завтра. Выедем с утра пораньше, чтобы успеть остановиться в Аббе и до темноты добраться до Нсукки.
Оланне не хотелось собираться – нечего было собирать – и вообще не хотелось уезжать.
– А как же Кайнене?
– Кайнене без труда нас найдет, нкем. – Оденигбо вышел.