Половинка чемодана, или Писателями не рождаются

А любопытные комсомольцы и комсомолки, и я среди них, в ночь Пасхального богослужения через Комсомольский мост и площадь Коммунаров шли к церковному садику, чтобы посмотреть священнодействие церковного люда. Мы забирались на крыши дровяных сараев и оттуда, как с партийных трибун, смотрели на величавое шествие – крестный ход.

На эти же часы в городских кинотеатрах назначали ночные сеансы, чтобы отвлечь молодёжь от опасного «религиозного опиума». Демонстрировали завлекательные фильмы с пометкой «Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается». Юность металась в поисках истины, а храм терпеливо ждал…

Спустя полвека мне снова довелось оказаться в этих краях, чтобы проводить в последний путь человека своего поколения, вчера ещё неутомимого и жизнедеятельного. Спустя сто лет после революции семнадцатого года и большевистских переименований всё возвращается на круги своя. Никто уже не помнит ни Комсомольского моста, ни площади Коммунаров. Через Харламов мост и Никольскую площадь люди идут в Никольскую церковь помолиться за тех, кто в море. И за тех, кто покинул море житейское.

Я зашла в просторный зал под небесно-высоким куполом. Алтарь, иконы, подсвечники, приглушённый свет. Чуть в стороне стояла пустая сейчас чаша-купель для крещения. Когда-то, прижимая меня к своей груди, бабуля принесла меня в этот храм и передала на руки священнику. И храм, и люди пережили блокаду и войну, а вера помогла им всё пережить. Здесь приобщилась к непознаваемому горнему миру моя душа, моё незримое дитя.

Пока я бродила по церковному залу, застывая на минуту-другую у икон, подошло время и скорбной церемонии, ради которой я приехала. Сегодня умер другой – прощай, мой друг! А я ещё не окончила свои земные дела.

4. Мой первый школьный класс

В первый класс, в Ленинграде, меня провожала тоже бабушка. В то время типовых школьных зданий в историческом центре города почти не было, и наша школа занимала два нижних этажа в жилом здании замысловатой архитектуры модерна на углу Фонарного переулка и канала Грибоедова. Фасад здания украшали выпуклые барельефы, гипсовые гирлянды и художественно изогнутые кронштейны под балконами. В это красивое здание мы и вошли с бабулей первого сентября. В то время это была школа № 248 Октябрьского района, впоследствии переведённая в другой район.

После торжественной линейки в общем зале на втором этаже школы учительница повела нас, всех девочек – в начале 50-х ещё было раздельное обучение, – вниз по деревянной лестнице, затем длинным извилистым коридором. Он упирался в коричневую дверь из двух створок, будто в дверь квартиры. Здесь на первом этаже, рядом со школьными мастерскими, находился 1 «В» класс. В этом изолированном помещении мы проучились всю начальную школу.

Поначалу помещение показалось мне огромным, как зал ожидания на вокзале. Здесь мы и учились, и играли на переменках – никакого зала рекреации на этом этаже не было. Входная дверь находилась не рядом с доской, а напротив, в противоположной стене. В классе стояли выкрашенные чёрной краской старые парты, скрипучие и местами поцарапанные. Когда мы, поприветствовав учительницу, садились на своё место, то громко хлопали откидными крышками парт, как маленькими дверцами в страну знаний.

На верхней планке парты имелись круглые выемки, и в них вставлялись маленькие стаканчики-чернильницы. Если ученицы ненароком задевали парты, сдвигая их, то чернила выплёскивались из чернильниц фиолетовыми кляксами на крашенный ядовито-малиновой мастикой пол. Нередко пальцы и ладони незадачливой ученицы тоже оказывались лиловыми. Тогда девочка бежала мыть руки в сторону неприметной двери при выходе из класса, где находился туалет, – тогда его называли просто уборной. В помещении класса дети пребывали весь учебный день, не покидая его!

Часть класса позади парт, отмерянная широким многостворчатым окном, оставалась свободной, и на этой части девочки проводили переменки. Вряд ли нам разрешали там бегать и беситься, но помнится, и чинно, парами, мы тоже не прохаживались.

Из первых тетрадок я запомнила только рабочую тетрадь по чистописанию. В ней типографским способом были напечатаны недостижимо правильные палочки и крючочки, а также царственно ровные буквы и слоги. И рядом появлялись мои каракули! Единственная тройка в моём табеле первого класса – это тройка по чистописанию!

Я была высокой девочкой с хорошим зрением, поэтому учительница посадила меня на предпоследнюю парту, где я и просидела все годы начальной школы. С моего места доска и учительница казались мне отдалёнными и чужими, я видела их как бы общим планом. И лишь когда учительница, шагая вдоль прохода, останавливалась поблизости, я могла рассмотреть узор на шерстяной кофте, обтягивающей её полную фигуру, – это были олени, вывязанные белой ниткой на синем поле. Мне кажется, учительница носила эту кофту не снимая все четыре года начальной школы.