Половодье

Весьма признательна тебе за те добрые слова, которыми ты меня почтил, вернувшись в город. Однако сожалею, что ты не нашел время зайти ко мне и повидать меня на старости лет, хотя и порадовала меня твоя визитная карточка, присланная к Новому году.

Теперь же прошу тебя найти время, чтобы навестить меня. Мне нужен твой совет и твоя помощь. Я беспокою твою милость потому, что знаю — именно к тебе обратился бы мой покойный муж и друг твоей милости. Ни о ком другом я и не могла бы подумать. Я не тревожила бы тебя, когда бы речь не шла об очень тяжелом деле, заставившем меня оторваться от моих старческих воспоминаний. Во имя нашей старой дружбы приходи незамедлительно.

Буду ждать тебя весь день и в тот самый час, который ты соблаговолишь назначить и сообщить моему посланцу, внуку Григоре. Обнимаю тебя и заранее благодарю за услугу, которую нам окажешь…

Любящая тебя, как сестра, Иляна, вдова д-ра Титу Дунки.

Она внимательно перечитала письмо, слово за словом, и оно показалось ей вполне удавшимся. Вложила его в конверт с голубой подкладкой, заклеила и медленно написала адрес, другими, более красивыми отчетливыми буквами:

«Его милости, господину д-ру Тибериу Шулуциу, бывшему министру, в город».

Пауль Дунка наконец заговорил:

— Ты думаешь, он может помочь?

— Он был ближайшим другом твоего отца.

Она позвала Григоре и сказала ему, протягивая конверт:

— Сбегай на улицу короля Фердинанда и лично вручи это письмо господину Шулуциу. Дождись ответа.

Григоре, волнуясь, взял письмо, он понимал, что случилось нечто особенное, ему доверено важное, ответственное поручение. Тут же он поспешил к дому доктора Тибериу Шулуциу, о котором слышал не раз в последнее время, — имя его было у всех на устах.

Пауль Дунка прохаживался по кабинету, держа руки за спиной.

— Не думаю, что он поможет. Не думаю.

Старуха ответила:

— Подождем. — Она следила за ним, в смятении шагавшим от двери к окну, от окна к двери. Шаги его заглушал толстый ковер.

Ее взгляд неотступно сопровождал его. Ей больно было видеть его опущенные плечи, судорожно сжатые за спиной руки, но она неподвижно сидела в кресле в ожидании и думала: «Не верится мне, что я смогу спасти его, хоть и узнала обо всем не слишком поздно. Не верится, но надеяться надо».

Так прошел почти час.

Григоре минут за десять добежал до дома д-ра Шулуциу, почти такого же большого, как их дом, но построенного в более современном стиле, двухэтажного, отделенного от улицы высокой железной решеткой. Фасад был скрыт несколькими елями, вставшими как бы вторым, зеленым густым забором, за которым белело здание.

Григоре нажал на ручку калитки, но она была заперта, Он отыскал звонок и продолжительно позвонил. Вышел высокий мужчина в светло-серой меховой шапке, не похожий ни на слугу, ни на хозяина.

— Чего тебе, мальчик? — спросил он, и Григоре показалось, что он глядит на него с подозрением.

Григоре понравилась такая бдительность — так и полагалось, по его мнению. Он воображал себя то ли виконтом де Бражелоном, то ли молодым графом де ла Моль, пожалуй именно последним, пришедшим объявить адмиралу Колиньи о Варфоломеевской ночи. Если бы его встретила служанка в крестьянской одежде, он испытал бы глубокое разочарование. А как же иначе? Корнелия сообщила, что на вокзале расстреливают людей, потом пришел его дядя, замешанный в последнее время в каких-то странных делах, очень взволнованный, и сказал что-то бабушке по секрету. А она зашла в кабинет дедушки, где давно не бывала, и написала вот это письмо, — она, которая, насколько ему помнилось, никогда никому не писала, — и вот послала его к известному представителю оппозиции. Это знаменитая личность, на голову выше всех местных деятелей, фигура, можно сказать, национального масштаба. Шулуциу редко и ненадолго приезжал в свой родной город. Письмо могло содержать в себе только грозное предупреждение, и он, доставивший это письмо, мог пройти через великие опасности. Поэтому, почти уверенный, что вышедший из дома мужчина — верный страж, Григоре произнес не без таинственности в голосе: